Изумление и тревога отразились на лице Тришатного:
— Юргенс? Не комиссар? Ну, я пойду, пожалуй… не стану дожидаться…
Он нырнул в темноту. Шофер усмехнулся.
— У Самарихи был… Боится, что жена узнает… Ну–ну.
Он снова задремал. Со стороны аэродрома кто–то приближался к дому с фонарем. С другой стороны, наперерез фонарю бежала темная фигура, шлепая по намокшей глине. Оба, и сторож с фонарем, и другой — подошли к автомобилю одновременно.
— Тут был какой–то шум, ты не слыхал, браток? — спросил сторож.
Другой был тщедушным маленьким существом в рваных, хлюпающих ботинках, с кепкой, повисшей на одном ухе.
Он был похож на облезлого, больного щенка, и казалось, вот–вот он встряхнется как щенок, и от него фонтаном полетят брызги, — до того он вымок.
Лицо его было перекошено от ужаса, глаза чуть не выпадали из орбит.
— Там — в саду… я видел… Из окна кто–то упал… Здесь сейчас должен находиться Афанасьев. Я знаю, что это он упал. — Какое несчастье, какое несчастье…
— Что такое! Кто упал?
Шофер соскочил на землю. Сторож поднял фонарь, освещая лицо взволнованного Пайонка.
Тот чуть не плакал. Очки его замутились от дождя.
— Я ожидал в саду, за углом… Хотел поговорить с ним. Наша газета мне платит за это… Я слышал, как хрустнула его шея… Он мертв… мертв!..
Сторож, шофер и Пайонк кинулись в сад, храбро шагая по лужам. Фонарь дрожал в руках сторожа. Дождь струями стекал по стеклу. Желтое пятно прыгало по темным кустам и по лужам.
— Здесь!
На мокрой куче щебня, у стены, лицом вниз лежало неподвижно распростертое тело. Шея была неестественно подвернута. Одна рука закинута за спину.
Пайонк истерически заплакал…
— Нужно позвать кого–нибудь, — сказал сторож.
— Подождите!
Шофер приподнял голову трупа и повернул ее лицом к свету. На щеке у мертвого лежал прибитый дождем большой черный паук.
— Юргенс, — воскликнул шофер. — Я так и думал!
Ему ответил дикий крик журналиста.
— Юргенс! Боже мой, боже мой, такой молодой…
— Без истерик, — строго сказал Михаленко. — Ты, дедушка, постереги тут, а я мигом слетаю за Шварцем. Он в этих вещах понимает больше нас… Они были друзьями… Тут дело темное… Шварц все распутает… Откуда он выпал? Из какого окна?
Он осветил фонарем стену.
На третьем этаже, в распахнутом настежь окне горел слабый свет. Зеленая занавеска колыхалась от ветра.
— Оттуда, с третьего этажа, — горько плача, указал журналист.
— Вы, гражданин, — обратился к нему шофер, — идите–ка, скажите Флегонтычу, швейцару, чтобы он никого не выпускал из дому. Я мигом смотаюсь на машине…
ГЛАВА VI. «ЧЬЕ ЭТО ОКНО?»
Ночь так же шумела дождем и деревьями, сторож стоял над трупом, дрожа от сырости и страха. Пайонк, не менее дрожащий, еще вел тревожные переговоры с Флегонтычем, когда, перечеркивая ночь лучом рефлектора, фыркая, как дикая кошка, мотор влетел во двор.
Шварц и шофер выскочили из него и побежали к дому, переговариваясь на ходу.
— Кто входил сюда за последние два часа? — спросил Шварц Флегонтыча.
— Да никого, батюшка, окромя Юргенса. Все курсанты разошлись, а в канцелярии и кабинетах и подавно никого нет.
— Чьи же окна освещены?
— Да может, кто больной лежит или электричество, уходя, забыли потушить.
Флегонтыча повели в сад.
— Чье это окно? — спросил его Шварц.
— Это? Это, кажись, Козлова.
Шварц, шофер и журналист направились в дом.
Они подошли к двери Козлова. В замочной скважине торчал ключ. В комнате было тихо. Они осторожно, на цыпочках вошли.
Сначала им показалось, что в комнате никого нет. Вдруг странный вибрирующий звук заставил их насторожиться.
Звук напоминал трель пастушьего рожка или змеиный свист. Через минуту он сменился грозным рычаньем. Им стало не по себе.
Но вот рычанье прекратилось. Шварц шагнул вперед и знаком подозвал к себе остальных.
В широком кресле у письменного стола, скорчившись в три погибели, лежала чья–то неподвижная фигура. Лицо было прикрыто носовым платком. Все трое с ужасом переглянулись. У всех троих мелькнула страшная мысль:
«Убит!».
Несколько секунд прошло в напряженном молчании. Шварц протянул руку, чтобы снять с лица убитого платок. Вдруг новый страшный звук заставил его отскочить.
Платок шевельнулся, точно от ветра, и медленно сполз на кресло.
Открылось изуродованное лицо Козлова. Глаза его были закрыты. Он мирно пожевал губами и снова оглушительно захрапел.