– Что за наваждение? Кого я вижу? Ирина Михайловна? Какими судьбами? То-то я сегодня во сне видела большую воду, новость, стало быть.
– Извините, может, я не вовремя? – Ирина мысленно уже пожалела, что решилась напроситься в гости.
– Мама Зина! – раздался из гостиной знакомый голос. – Кто пришел?
«Анатолий!» – сразу признала Ирина. Давно не виделись, каким он стал?
– Анатолий! Алексей! – позвала мама Зина. И загадочно улыбнулась, чуть посторонясь. – В ногах правды нет. Проходите, пожалуйста.
Тиунова прошла в коридор, заставленный старыми вещами. Здесь время, казалось, остановилось. Даже велосипед висел на крюке. И вдруг сердце ее упало, могла ожидать всего, но прямо перед ней в тесном коридорчике стояли сразу два предмета ее обожания. «Не было ни гроша, да вдруг алтын». Булатов сильно постарел, но все же выглядел молодцом. Но… Русич. Ирина Михайловна с превеликим трудом узнала добра молодца в этом изможденном, поседевшим человеке с подрагивающими руками. Вот что значит тюрьма. Острая жалость шевельнулась в груди, страстно захотелось обнять его, прижать к себе, расплакаться, а потом… потом помочь, осыпать золотом, деньгами. Ведь она буквально озолотилась, не знает, куда девать богатство. Не раздавать же старушкам в церкви. С Алексеем Русичем у нее однажды произошла любовная встреча. Она была обворожена им с первой секунды их близости. Что касается Анатолия, то прежде, работая вместе, бредила им, боготворила этого человека. И вот они стоят рядом – сводные братья, неудачники.
Русич опомнился первым, помог ей снять плащ. Булатову достались только домашние тапочки, которые он по привычке хотел ей подать, но тотчас устыдился, представив эту элегантную даму в стоптанных домашних тапочках. Хорошо, что мама Зина отстранила их обоих, подхватила Ирину Михайловну под локоток, провела в гостиную. Булатов так и остался стоять с тапочками в руках.
В гостиной Ирина Михайловна огляделась по сторонам. Да, все простовато, все безвкусно.
– У нас небогато, – словно прочитав мысли, проговорила мама Зина, – перестройка отняла у нашей семьи все! Жили – не тужили и вот… – развела руками.
Тиуновой сделалось нестерпимо стыдно за блузку из умопомрачительного японского шелка, за драгоценные перстни на руках. А чего стоила одна ее прическа! Опустившись на диван-кровать, Ирина Михайловна еще раз пожурила себя за то, что решила прийти сюда, так обычно вливается бурлящий горный поток в тихую скромную речушку с заросшими берегами, размывая их. Как-то раньше не задумывалась о том, что именно перестройка, которую называют в городе еще «пересменкой», «перестрелкой» и еще черт знает чем, перетасовала привычные ценности, людей, понятия о нравственности, о справедливости.
Казалось, с ее приходом тихий омут ожил, все одновременно засуетились. Русич полез в шкаф, Булатов – в холодильник. Только мама Зина не сдвинулась с места, будто окаменела.
Худо-бедно, но вскоре накрыли стол. Нашлась и припасенная на всякий случай бутылка шампанского, купленная еще до ареста Русича, появилась и нехитрая, но вполне аппетитная российская закусь: грибочки, огурчики, холодная вареная картошка. Правда, банка сайры выглядела «чужеродным телом». Завязался разговор. Поначалу он состоял из кратких вопросов и ответов. Но вскоре Ирина Михайловна окончательно успокоилась, взяла невидимые бразды правления в свои ухоженные, но довольно крепкие ручки, умело запалила, образно говоря, тот самый «костер по вторникам», придуманный давным-давно братьями-неудачниками.
– Помните «костер по вторникам»? – Ирина Михайловна научилась тонко улавливать настроение. Разве забудешь, как Анатолий Булатов с друзьями решил у костра распределять квартиры в новом доме.
Заговорили разом, наперебой, вспоминая имена людей, что нынче выветрились из памяти, а ведь каждый из них был по-своему интересен и неподражаем, как любой человек на земле. Время от времени то Алексей, то Ирина, то Анатолий посматривали в сторону мамы Зины, которая сидела неподвижно, видимо, думала о своем.
– Вы о костре забудьте, – наконец заметила она, – лучше откровенно поведайте один другому, как жизнь сложилась, коль такой случай выпал.
– Я – за! – как обычно загорелся Русич. Ему не терпелось излить боль, что переполняла душу. Его уже «научили», как следует жить в волчьей стае, но заставить поступать по волчьим законам не смогли.
– Начинай! – Ирина Михайловна поймала себя на мысли, что Русич ныне вновь свободен, что нельзя упускать момент.
Русич заговорил горячо, как бывало в минуты вдохновения. Вспомнил последние годы работы на «Пневматике», не утаил и о том, как складывались отношения со всемогущим Петром Кирычем Щелочихиным, нынешним секретарем обкома партии. Поведал и о горечи, что испытал, находясь в местах не столь отдаленных. Ведь нет ничего обиднее, чем нести кару, которую не заслужил. Он нарочно ничего не сглаживал, даже вспомнил, как его бригада убивала на лесоповале страшного садиста-охранника, его просто привязали к бревну и пустили под электропилу.
После исповеди Русича заговорила Тиунова. Она просто внушала им, что нужно делать карьеру, а не сидеть сложа руки и ждать манны небесной. Она выложила не правду, а полуправду, но и этого оказалось вполне достаточно, чтобы показать никчемность этой троицы.
Разговор затянулся. Мама Зина занервничала, стала часто выходить на кухню, видимо, принимала таблетки.
– Итак, подведем итоги! – хозяйским тоном произнесла Ирина Михайловна, воспользовавшись тем, что мамы Зины в этот момент не было в гостиной. – Какие же у вас планы, братцы-разбойники? – вопрос прозвучал искренне, заинтересованно, ей и впрямь очень хотелось помочь этим заблудшим правдолюбам. Даже частично чувствовала вину за то, что два порядочных человека оказались за бортом нынешней жизни, в которой, по ее Твердому мнению, любой мог жить припеваючи. Да, они попали в водоворот, и стремнина перестройки просто-напросто вышвырнула их из русла.
– Я лично уже договорился с тремя редакциями, буду газетами торговать по договору. Чем плохо? Весь день на воздухе! – Русич сказал первое, что пришло ему в голову, хотя и вправду читал подобные объявления. – Нынче, говорят, это доходная профессия.
Тиунова улыбнулась, представив Русича, стоящего на углу с пачкой газет, собирающего в мешочек пятаки.
– А вы, Ирина, я слышал, процветаете, – вступил в разговор Анатолий, – сбылась мечта? Или я ошибаюсь?
– Я, конечно, счастлива! – выдавила из себя Ирина Михайловна. И вдруг, к удивлению всех, горько, навзрыд заплакала, уронив голову на руки. Как могла она объяснить этим бедолагам, белым воронам, что чем богаче она делается, тем горше становится на душе?
– Успокойся, Ирина, – Булатов обнял женщину за вздрагивающие плечи, – мы чем-то тебя обидели?
– Мне вас всех чертовски жалко! Разве такую жизнь вы заслужили?! – Бывали у нее благие порывы: хотелось пригреть сирых, раздать богатство нищим. Благие порывы эти продолжались недолго. И, если не успевала в эти мгновения совершить доброе дело, черствела и поддавалась иному желанию: уйти от неудачников, накричать на них, пристыдить. Мол, чего мучаетесь, нужно идти на таран, применять локти, расталкивать всех, кто загораживает дорогу к богатой, красивой жизни. Каждый человек – творец своего счастья!
– Неужто мы такие сирые? – гордо вскинул голову Алексей.
– Давайте уговор: не обижайтесь на мое предложение. Идет?
– Зачем обижаться? – усмехнулся Анатолий. – Было бы предложено, отклонить всегда можно.
– Я хочу оказать вам помощь. Да, да, да, не пугайтесь и не спешите отказываться. У меня нынче обширные связи, а вашим золотым головам всюду найдется место, престижное и доходное. Ну, как?
– Я бы от поддержки не отказался на первых порах, – проговорил Русич.
Но в который раз все испортила мама Зина. Со свойственной солдатской прямотой запальчиво сказала, обжигая гостью глазами, в коих явственно просматривалось презрение:
– Ты что, Ирина Михайловна, царя Соломона заменить желаешь? Мы – люди бедные, но гордые. Говори прямо: зачем явилась – не запылилась? Если хочешь лишний раз унизить, скатертью дорога! Авось не пропадем без твоей милости.