Слово «ничего», пожалуй, недостаточно точно выражает степень моего неведения. Джангали и Порт Барбра я узнала только тогда, когда побывала там. Но я знала, где они находятся! Они упоминались в Книге Реки.
Здесь, на западном берегу, Книга Реки не значила ровным счетом ничего. Словно мир внезапно изменился. И на моей карте были только белые пятна.
Вот с этой полной пустотой, вызвавшей у меня первый шок, й нужно было справиться. Впервые в жизни вокруг меня не было ни одного указателя. Единственным указателем была река; когда я могла ее видеть, что бывало нечасто. Один или два раза, когда у меня была возможность «стать лагерем» возле реки, я увидела в темноте, где-то очень далеко, крошечный фонарик на верхушке мачты: и это все, что я смогла различить. Единственным ориентиром была смена растительности: постепенно пюре исчезло, и начали появляться деревья-позолота й рубиновые прожилки, а потом рощи деревьев-джеков и хоганни.
И все же джунгли по-прежнему оставались бесконечными и непредсказуемыми. Когда я думала, что какой-нибудь вид растительности уже кончился, он появлялся вновь. Мне приходилось искать выход к реке, чтобы убедиться, что я не хожу по кругу.
Еще один аспект: мне не у кого было спросить. Я была в полном одиночестве: мне было еще хуже, чем узнику в камере без окон, потому что он, по крайней мере, знает, что снаружи есть люди. А я могла идти, куда захочу; и не было рядом никого, с кем можно было поговорить и кто мог бы услышать мой голос.
Когда вы целый день пробираетесь через джунгли, у вас не остается времени на размышления или копание в своей душе, чтобы разбираться в ней с помощью логики. И все же ваш мозг часами сверлит одна и та же мысль. Я думала о том (если можно сказать «думала» о том процессе, когда одна и та же мысль, словно молоко, крутится в голове до тех пор, пока не превращается в навязчивую идею, то бишь масло, которое полностью забивает тебе голову), что с тех пор, как стала плавать на «Шустром гусе», я не общалась с людьми по-настоящему.
О да, я разговаривала: с Джамби, Клер, Лэло, с кем угодно. Но я не чувствовала внутренней связи с ними. Я была сама по себе. Я смотрела на себя как на персонаж какой-то картины.
Вот Йалин в Сверкающем Потоке: любуется серебристым свечением. А вот она в Ручье Квакуна: разглядывает болота и деревья-ходули. А вот лезет на дерево в Джангали…
Даже когда я спасла Марсиаллу, я была каким-то актером или эмблемой человека, нарисованной на гадальной карте.
Так мне тогда казалось.
Я попыталась сосчитать, сколько разговоров за последние несколько месяцев остались у меня в памяти во всех подробностях, по сравнению с днями пустой болтовни. Это было приятнее, чем считать лиги.
Оказалось, что считать особенно нечего. Их было очень немного.
Выражаясь словами критиков из газет Аджелобо, большую часть повествования составляли описания, а не диалоги. Я превратила себя в стороннего наблюдателя, который считает, что то, что происходит с ним, не имеет к нему никакого отношения. Я поняла это только в Аджелобо, когда вспомнила, что не занималась сексом уже несколько месяцев.
Люди! Как не хватало мне их теперь, когда рядом не было никого!
— О Хассо, где же ты? Такой учтивый и остроумный! — закричала я, нарушив дурацкий гомон джунглей; потом я сразу замолчала, испугавшись, что мои крики привлекут внимание какого-нибудь дикого Сына Адама.
Иногда я начинала бредить и разговаривать сама с собой, ведя вымышленные диалоги — бесплодные и бесполезные, — и продолжала упорно идти вперед сквозь пюре и джунгли. Выжить. Выжить!
Думаю, что в такой ситуации ты либо сходишь с ума, либо взрослеешь. Ты наконец становишься самим собой, таким, какой ты на самом деле. Поскольку рядом никого нет, то вытащить себя из передряги можешь только ты сам — и лучше не плошать!
Я стала взрослой — так я думала. В другое время у меня не было такой уверенности; оглядываясь назад, я не находила в себе ни чувств, ни мыслей, которые указывали бы на это.
Иногда, когда я останавливалась на отдых — в развилке дерева или под кустом — или когда мне удавалось досыта наесться крабов, червей или кореньев, я расстегивала пояс брюк. Я мастурбировала. И я лихорадочно думала: я делаю это, не вспоминая безразличного Хассо или счастливый флирт с обворожительным Тэмом в Аладалии в дни моей былой юности. А вспоминая черные одежды. Униженных женщин. Представляя огромного беспощадного Сына Адама, который владел мной, был благороден, но оставался скотом. Какие же это были черные, отвратительные фантазии!