- Я так понимаю, - Освальд подошел к решетке, склонился, разглядывая тела, - это…
- Твой отец, - Ульне перекрестилась. - И его жена.
Узкий стол. И стул, повернутый сиденьем к стене, почти сросшийся с этой стеной. Старый подсвечник с огарком свечи. Странно, что его не тронули крысы. Ульне коснулась и тотчас отдернула руку - воск сделался мягким, желтоватым.
…почти как кожа Тода.
- Значит, он не сбежал? - присев на корточки, Освальд поставил канделябр вплотную к решетке. Мертвец сидел, прислонившись к прутьям, обхватив их иссохшими пальцами, прижавшись щекой. И сквозь разрывы кожи виднелась кость. - И если его жена здесь, то…
Ульне подошла к решетке.
- То наш с ним брак недействителен. А ты, милый Освальд, являешься бастардом. Он был красив, мой Тод. А я… двадцать четыре года, старая дева, которая редко выглядывала за порог Шеффолк-холла. Он сам написал письмо.
И конверт сохранился. От него уже пахнет ладаном, тяжелый, церковный аромат, который прочно увязывается в воображении Ульне со смертью. И она редко открывает этот конверт, порой берет в руки, но и только. Печать потрескалась, осыпалась, буквы выцвели.
- Назвался моим кузеном, дальняя родня… отец говорил, что родни у нас много, но почти все позабыли. И мы встретили. Господи, он был красив, если не сказать - прекрасен. И я влюбилась с первого взгляда. Любовь - опасная игрушка, мальчик мой.
Любовь заставила принять в Шеффолк-холле и Тода, и бледненькую его сестрицу, которая редко подавала голос да и вовсе старалась держаться в тени, словно опасаясь, что Ульне выставит ее за порог. Так бы и вышло, но… разве могла она отказать Тоду в такой мелочи?
- Он сделал мне предложение, и я решила, что нет женщины счастливей…
- Когда вы узнали правду, мама?
- Наутро после свадьбы…
…первая брачная ночь, символическая, хотя, признаться, и до нее случались ночи. К чему терять время? Ульне так спешила любить и быть любимой. И вот она проснулась в темноте и одиночестве, испугалась, что Тод лишь пригрезился. Встала. Отправилась искать… нашла… ее Тод стоял на коленях перед той, кого называл сестрой, и просил прощения. Она же рыдала и узкие плечи сотрясались.
Следовало бы уйти, но что-то задержало Ульне.
- Он говорил, что осталось уже недолго, что скоро я умру, а он станет наследником Шеффолк-холла. Он собирался его продать, представляешь? И мои драгоценности тоже. А вырученные деньги позволили бы им исчезнуть. Уехать за Перевал.
- И ты…
- Утром я сказала, что хочу доверить мужу семейную тайну, - Ульне помнила холодную ярость, ревность, которая разъедала ее изнутри. И то, сколь очевидной стала скрываемая этими двоими тайна. Как прежде она, ослепленная любовью, не замечала робких случайных прикосновений, нежных взглядов, осколков фраз… - Они решили, что речь идет о Черном принце…
- И спустились сюда. А здесь…
- Их встретил Тедди, - Ульне погладила того, кто был ее сыном, по волосам. - Он принял мою обиду очень близко к сердцу. Ты же знаешь, как много для него значит семья.
- Знаю, - Освальд коснулся шрама на щеке.
…все-таки Тедди виновен.
Зря он мальчика испортил, с другой стороны шрамы украшают мужчин.
- Он их не убил, - Освальд гладил белую нить.
- Отдал мне. А я была в своем праве.
…Тод бранился. У него долго хватало сил, чтобы ругаться. И он прилип к решетке, брызгал слюной, грязный, вонючий, растерявший былую красоту. Грозился полицией. А потом умолял. Не за себя умолял, а этого Ульне понять не могла.
Ни понять, ни простить.
- И долго они…
- Три года.
…женщина ушла первой, подхватила пневмонию и сгорела. Она бы умерла и раньше, если бы не Тод, который уговаривал ее жить. Заставлял есть, а Ульне садилась и смотрела.
Испытывала ли она жалость?
Отнюдь.
Должно быть, именно тогда она стала сходить с ума… или напротив, вернулась в разум, осознав, какая бездна лежит между ней и остальными.
- Что ж, - Освальд встал. - Полагаю, они заслужили.
Ни страха.
Ни отвращения.
Тедди хорошо выдрессировал мальчика.
- Это все, что вы хотели мне показать, матушка?
- Пока… пожалуй. Я подумала, что мы можем устроить прием… представить тебя обществу.
…тем ошметкам былой славы, которые удалось сохранить. Что ж, Ульне будет интересно взглянуть на людей, в которых ее отец видел надежду рода человеческого. А они откликнутся на зов.
Любопытны.
И жадны.
Стервятники, готовые распростереть крылья над умирающей тушей Шеффолк-холла. Пускай… Ульне найдется чем удивить их.
Освальд слушал.