А если Карлу Марксу бороду сбрить и усы подровнять соответствующим образом, то получится настоящий Иосиф Сталин! Вот и не верьте после этого в переселение душ!..” А если Горбачеву отрастить шевелюру и отрубить палец, то что получится?..
Катя, как ни странно, не засмеялась:
– Знаешь, в детстве для меня существовали две тайны – Бог и коммунизм. Не знаю, которая из двух казалась страшнее. Я изводила отца вопросами: “Есть Бог?”, “Настанет ли коммунизм?”. Он никогда не отвечал определенно, но на всякий случай советовал в Бога верить, а про коммунизм ничего плохого не говорить. В коммунизме самым загадочным представлялось то, что в магазинах будет все и бесплатно.
А брать-то можно только необходимое, но кто его определит, это необходимое? Вот я и боялась, – Катя поперхнулась, – что не выдержу коммунистической честности, нахватаю в светлом будущем ненужного барахла, набью полные карманы карамели, надену на каждый палец по кольцу и перепробую все пирожные.
– Сейчас ведь тоже считается, что мы получаем все необходимое по талонам, – хмыкнул Нил, – а по мне, так винные и водочные талоны могут удовлетворить только грудных младенцев. Кстати, ты не могла бы со мной обменяться? У меня в этом месяце на муку и сахар не отоварены. Зато винно-водочные… – Нил тяжело вздохнул и достал из кармана брюк розоватый бумажный блок с наполовину выстриженными купонами.
Ничего не ответив на это заманчивое для нее предложение, Катя продолжала вспоминать:
– Больше всего меня огорчало то, что все люди при коммунизме станут честными, добрыми и справедливыми. Сразу делалось скучно, и непременно хотелось злого персонажа, ведь без него ни одна сказка не обходится.
– А о реально злых персонажах в истории коммунистического строительства ты не подозревала, дитя мое?
– Тогда, конечно, нет. Это ведь Адольф родился диссидентом, а я долго верила в сказки. Когда умер Брежнев, я даже всплакнула о том, что больше некому будет бороться за мир во всем мире.
– Да-а, – протянул Нил, – тяжелый случай. – Он даже перестал закручивать шуруп от удивления. – Ведь над ним потешалась вся страна. Кстати, ты заметила его сходство с Вертепным? Особенно когда он целуется с участковым милиционером – ну точно как Брежнев с Хонеккером! От умиления можно всплакнуть.
– Видишь, я такой человек, – оправдывалась Катя, – что мне несложно поверить в любую небывальщину. До сих пор удивляюсь, какие странные химеры порождали те времена. Ты помнишь, о чем по вечерам болтали во дворе ребята?
– Конечно. Страшилки рассказывали про отрубленную руку, как она поднимается по лестнице, стучит в дверь, а потом хватает за горло… примерно так, как Муза кота на лестнице. – Нил захрипел, высунув язык.
– Ну, это тоже было. Но особенно таинственно мы шептались об НЛО и о войне. Причем я никак не могла разобраться, с кем будет война, с Китаем или Америкой, но очень боялась. И все представляла, как атомная бомба приземляется прямо в актовом зале нашего детсада, где мы стоим в хороводе и поем что-то типа “В лесу родилась елочка…”.
– Одним словом – мрачняк, – Нил поглядывал через плечо на съежившуюся в углу подоконника фигурку. – Ты бы хоть анекдот рассказала какой-нибудь.
– Попробую, – вздохнула Катя. – Из жизни. Однажды бабушка повела меня в магазин покупать новые туфли, а я, как рассудительная девочка, отказалась: “Зачем мне новые туфли, если скоро война и нас убьют. Давай лучше купим на все деньги мороженое”.
– Можно смеяться?
– Бабушка смеялась и мороженое купила, правда, не на все.
– Обойдемся без анекдотов из жизни, – Нил вкрутил последний шуруп. – И когда же ты очнулась, спящая красавица?
– В университете я быстро избавилась от советских иллюзий, – Катя сделала многозначительную паузу, – и тут же приобрела новые. Помнишь, в прошлом году митинг у Казанского, так вот мы с приятельницей тогда пытались залезть на памятник Кутузову с флагом Демократического Союза и плакатом “Долой Соловьева!”. Не знаю, что на меня нашло, а перед памятником до сих пор стыдно.
– Я думаю, этот благородный мужчина тебя простил.
Нил закончил работу и принялся за кофе. Припомнилось ему, как и он с другом зачем-то потащился прошлогодней весной на этот первый большой митинг в городе. Тогда все было внове – то, что можно собираться, говорить, обвинять. Они следили за развитием событий, прохаживаясь от Дома книги до собора. В толпе шептались о КГБ. Когда милиция стала разгонять толпу, активист с плакатом “Долой Соловьева!” полез Кутузову на голову, снизу парня ловили за ноги и в итоге сбросили. Из всей потасовки Нилу четко запомнился только один эпизод. Когда наиболее рьяных участников запихивали в милицейскую машину, один из них вырвался и побежал вдоль канала Грибоедова. Это был хорошо одетый мужчина лет сорока пяти. Он бежал, неуклюже путаясь в распахнутом пальто. Все стихло. Перед ним расступались, толпа затаила дыхание, объединенная единым переживанием: скорей, скорей! Нил тоже с замиранием сердца следил за убегающей фигурой, так и хотелось крикнуть: “Поднажми!” Напротив касс Октябрьской железной дороги беглеца догнали, повалили лицом на асфальт и после нескольких ударов поволокли к машине. Вот тогда-то ревом и пронеслось у стен собора: “Фашисты!” Нил встрепенулся от задумчивости.
А Катя будто продолжала его мысли:
– Это за нами гналась милиция, это было так остро… И все это прошло. Оголтелость сменилась отвращением к ней. По крайней мере, у меня.
– А где же теперь твои соратники? – полюбопытствовал Нил.
– Одни сели в тюрьму за мелкое хулиганство, другие продолжают биться на демократических фронтах, третьи – подались в религию, кое-кто уехал за границу.
– Только найдут ли они то, что искали? Моя бывшая жена тоже недавно уехала в Штаты по контракту. Раньше мы вместе преподавали в университете.
– У нас с тобой много общего, – тихо заметила Катя. – А почему ты никуда не уезжаешь?
Вопрос явно задел соседа за живое.
– А я и сам не знаю отчего. Может, не надеюсь найти там то, что ищу… а может, просто нет подходящего контракта и денег. – Нил горько усмехнулся. – И то, и другое, и третье, о котором говорить среди уезжающих и вовсе не принято.
– О любви к отеческим гробам?
– Что-то вроде этого… – Нил недовольно отмахнулся. – Ну ведь не стану же я ближе к небу в Бельгии, нежели сейчас в России? – И тут же про себя подумал: “Какое небо? Чего ты девчонке мозги пудришь? Для Родины ты – кусок дерьма, от которого она избавится без особого сожаления, как избавилась от тысяч других”. – А ты не собираешься?
– Я? – встрепенулась Катя. – Мне отсюда некуда ехать, тем более с Машей. Я вообще человек пассивный, даже не могу избежать подобных малоприятных встреч с родственниками. Когда мой свекор кричит: “Бей коммунистов!”, меня воротит, и не потому, что я их люблю, а потому, что опять надо кого-то бить, а это мы уже проходили. Он любит повторять старый тост графа Пуришкевича на новый лад: “За то, чтобы в наступающем году Россия избавилась от коммунистического племени!” Как? Физически или путем изъятия партбилета? Каких коммунистов он ненавидит: тех, кто создавал миф, или тех, кто в него верил? Если разобраться, в нашей стране нет некоммунистов, кроме белок и зайцев в лесу. При любой власти больше всего жаль оболваненных. Ведь есть же такая порода доверчивых тварей, у которых любые лозунги пойдут на ура, я и себя отношу к таким, – вздохнула Катя, – вернее, раньше относила. После нескольких хороших прививок у меня выработался иммунитет к промыванию мозгов.
– Ты уверена? – усмехнулся Нил. – Раньше было проще: промывали мозги только в одном направлении, а теперь на очереди и американский, и воцерковленный, и черт-те какой образ жизни. В людях неистребимо желание властвовать над ближним. Все мы считаем себя вправе распоряжаться чужими судьбами. И неважно, о ком идет речь, – о котенке, утопленном в ведре, или соседе по коммуналке.
– Похоже, это закон природы.
– Природа, по крайней мере, не навязывает своих мыслей, – произнес Нил, глядя куда-то в глубь двора, давно потерявшего всякую связь с природой. – Я приучаю свой мозг избавляться от ненужной мне информации почти мгновенно, – прочитал газету, прослушал теледебаты, спроси меня назавтра, о чем там было?.. Ни за что не вспомню – вот она, защитная реакция, как ты сказала, иммунитет. Я хочу жить без суфлера. Неужели это невозможно? – Нил поморщился, и Катя догадалась, что он задавал себе этот вопрос тысячу раз. – Я – оппозиция всем, считающим, что они имеют право на мою жизнь, а таких масса. Люди, не удовлетворенные собственной ничтожностью, хотят возвыситься за счет других, и неважно, как они называются: Сергей Семенович, депутат съезда или проповедник, который за руку ловит меня на улице. Я все время пытаюсь уворачиваться, но щупальца жаждущих власти повсюду – в газетах, на радио, на митингах, – собеседник все более распалялся. – Сильные возьмут власть, оставляя слабым свободу, лишь бы не просили чего-то большего. Обычный естественный отбор в масштабах государства: дряхлеющий лев пал, и его владения ждет новый передел. А моя жизнь – всего лишь мелкая картишка, которую всякий раз пытаются разыграть в интересах неведомых хищников, – лицо Нила вдруг стало усталым и старым.