Он бросил фаустпатрон обратно Вершинину.
— Сам играйся. Слушай, тебя посылали…
— Я помню, Лexa… — Раскрасневшаяся физиономия подчиненного стала такой одухотворенной, что Зорин насторожился. — Короче, иду я, никого не трогаю — ну, куда ты там меня послал. Ну, не то чтобы по бульвару… в общем, передвигаюсь. Смотрю, развилка — это метров восемьсот отсюда. Широкая дорога, и еще одна — узкая. Я, конечно, по той, что широкая. Там склон, вид такой куртизанский… нет, — Мишка задумался, — пейзанский. Деревня, а в деревне то ли фрицы, то ли местные жандармы. И колонна выползает, на склон карабкается. Два мотоцикла, грузовик и легковой «Даймлер». И голос мне явился, Лexa, — наша тема! С деревней связываться — огребем по полной. А колонна — сущий подарок. В грузовике от силы несколько фрицев. Я прытью обратно, а на развилке эта тема. — Он похлопал по округлому бензобаку. — Не успел бы я пешим делом, понимаешь?
Зорин лихорадочно размышлял. Места глухие, до деревни версты три, если услышат выстрелы, пока сообразят…
— А не свернут у развилки? Ты говорил, там еще одна дорога…
— Не уверен, — замотал головой Вершинин. — Не ездят немцы на «Даймлерах» по узким лесным дорогам. Ты сам подумай гнилушкой, Лexa. Решайся, нюхом чую — большое свинячье рыло на подходе. Не поедет пехотный гауптман с таким эскортом. Неужто не справимся? Думай, Лexa, минуты остаются…
— Мопед в лес загони, — бросил Зорин, перебегая дорогу, — и сам не мерцай тут.
Заворошились бугорки, с интересом уставились на старшего по званию и должности…
Лучшее оружие текущей войны — пистолет-пулемет Судаева. Сравнительно не тяжелый, вместительный магазин на тридцать пять патронов, длиной всего полметра и не такой громоздкий, как ППШ. Примечательно, что выпускать его начали в блокадном Ленинграде в сорок втором. Упругая очередь. Мотоциклист выпустил руль и вывалился из седла. Взметнулись крылья плащ-палатки, покатился шлем с отлогими наушниками. Транспортное средство круто вильнуло, вынеслось на обочину, забилась люлька. Пулеметчик был не рохля, выпрыгнул до удара об дерево, но пожил недолго — Зорин плавно надавил на курок, и солдат с лычками ефрейтора — белобрысый, молодой, откормленный — сделался белым как бинт, словно вспомнил что-то нехорошее, повалился боком, дернул ногой.
Второй мотоцикл сменил направление, вылетел на обочину. Пулеметчик ошалело строчил куда попало, сам не ведал, что творил. Приподнялся Вершинин на обратной стороне дороги — с прилаженным к плечу фаустпатроном. Зорин поежился — промажет, и кому все достанется? Выплюнул гранату, колбаской покатился в кусты. Зорин прижался к земле, уши заткнул, но жмуриться не стал. Граната влепилась точно в люльку. Рвануло — туго, громко, полетели обломки мотоцикла с фрагментами тел. Выхлопная труба свалилась на бугор буквально перед носом — пыхнула дымком, ничего себе сигарета…
Водитель грузовика надавил на тормоз. Ну и зря — лучше бы рвался вперед, по мотоциклетным «запчастям». Распахнулась дверь — водитель соскользнул на подножку, театрально схватился за грудь и загремел под колеса. Солдаты, громко крича, размахивая автоматами и самозарядными винтовками, вываливались из кузова. Но пули уже неслись воробьиными стаями — добродушный Цыгайло и мрачный Дорохов, засевшие в нужном месте, работали не покладая рук. Двое рухнули в пыль, третий побежал по дороге — споткнулся, клюнул носом. У четвертого, похоже, ориентиры сместились в голове. Рехнулся, проще говоря. Вместо того чтобы пасть на колени и взмолиться о пощаде, приладил к пузу МП-40 с коробчатым магазином, принялся долбить по лесу. Зорин никогда не мог понять, почему этот фрицевский автомат (и недурственный, кстати) называют «шмайссером» — конструкцию разработал Генрих Фоммлер, а мастер оружейного дела Хуго Шмайссер к созданию конкретного оружия непричастен никаким боком. Впрочем, нам без разницы, «шмайссер» так «шмайссер». Две сухие очереди с позиции Цыгайло — и еще одним солдатом вермахта на свете стало меньше. И когда они, наконец, кончатся, эти солдаты вермахта?
Серебристый «Даймлер» перед поездкой тщательно помыли. Но успел еще обрасти в нижней части кузова российской пылью. Автомобиль — писаный красавец, длинный, как автобус, с откинутым верхом, с белыми колпаками на дисках — водитель начал судорожно сдавать назад. Уперся в кабину грузовика, вывернул руль… и вздрогнул, уронил окровавленную голову на баранку. С заднего сиденья вылезали двое — офицеры, высший состав. В элегантной форме мышиного цвета, отдраенных сапогах, в фуражках с высокими тульями. Один высокий, сухопарый, не физиономия — кремень, второй пониже, толстенький, пучеглазый. Первый выхватил из кобуры вороненый «люгер-парабеллум». Но Листвянский не дремал. Прозвучал одиночный выстрел, «парабеллум» выпал в пыль, офицер схватился за обожженное запястье. Молодец Сашка. Молодой, да меткий. Второй соорудил такое лицо, словно у него топор в спине, выронил красивую кожаную папку с выдавленным имперским орлом, задрал руки. Нижняя губа безвольно тряслась, пот сочился с лишнего подбородка.