- Вот её брат, Лодочник, утонул год назад, так он на флейте играл. А ещё у Бочара скрипка была, да только не играть ему больше.
Швея тихонько вздохнула. Видимо, брата любила. На Дэна она нарочно не смотрела, прятала глаза – то на столешницу смотрела, то пальцы свои разглядывала. Да, с Полоскуньей сойтись попроще будет. Вот только не приглянулась она Дэну. Не то что Швея.
- Скрипка? – спросил Дэн.
Сколько же времени он не играл ни на каком музыкальном инструменте? Сколько тосковал по своей чёрной скрипке, мечтал хотя бы подержать её в руках, если уж сыграть не суждено?
- Он себе пальцы отрубил, - сообщила Полоскунья. – А так-то раньше весело было, да, Швея?
- Скрипка – это уж очень тихая да мягкая музыка, - сказала Швея.
У Полоскуньи голос крикливый, трескучий, словно у сороки. А Швея говорит – как та самая мягкая да тихая скрипка поёт. Нежный у неё голос, не подходящий к этому грубому житью, к этому холодному посёлку.
Дэн поднялся со скамьи якобы для того, чтобы долить «дамам» чаю из пышущего жаром на плите чайника. Проходя мимо Швеи, чуть пошатнулся, и, чтобы удержать равновесие, оперся на её плечо.
Швея испуганно отшатнулась, словно Дэн её мог заразить своими страшными язвами и наградить вот такой же образиной, как у него. А он не успел почувствовать всё, что хотел. Только ту боль, что на поверхности – как ни странно, Швея, такая молодая, уже узнала немало боли. И речь даже не о том, что у неё ломило шею от постоянного сидения над шитьём, и не в том, что тянет кожу недавно заживший ожог между пальцами на левой руке. И не в том, что ноют её маленькие ступни, уставшие от тяжёлой неудобной обуви. Была какая-то другая, затаённая душевная боль, но её-то Дэн как раз и не сумел распознать. Не успел.
- Простите, - сказал он.
- Эх ты, Утешальщик, - засмеялась Полоскунья, вставая и подхватывая Дэна, словно тот собирался упасть в обморок. Пришла пора Дэна отстраняться от чужих рук. – Да ты себя-то утешить не можешь. На ногах еле стоишь!
Почти насильно Полоскунья усадила скрипача на скамейку и села рядом, да так уютно, так по-бабьи прильнула сбоку, словно её место всегда было подле Дэна. Он сквозь одежду чувствовал мягкое бедро, округлое тяжёлое плечо. И поневоле представил эту жизнерадостную, перезрелую женщину еще ближе – всю такую податливую и прилипчивую… как тесто, из которого она лепила свои пироги. И пахло от неё едой. Не каким-то отдельно взятым блюдом, а едой вообще.
…А Швея, словно испуганная кошка, сжалась в комочек и пролепетала:
- И правда… Ты ведь совсем не поправился за эти дни, - сказала она. – И руки… Хочешь, приготовлю тебе мазь? Она хорошая, всё лечит. Такими руками играть нельзя… А скрипка у Бочара Моро в кладовке лежит, я видела.
Дэн позволил себе заглянуть в глаза Швее. Поняла ли она, что он её выбрал?
- Хочу, - сказал он коротко. – Приноси свою мазь.
Он хотел взять Швею за руки, притянуть к себе, может быть, преодолевая её нерешительность и сопротивление, обнять и уже не отпускать. Неизвестно, каких ещё женщин пришлёт сюда Кормчий, но Дэн уже понял, что лучшей пары ему не найти.
Полоскунья отставила кружку с громким стуком и сказала громко:
- И скрипку принесём! Будешь у нас на танцах играть! Авось развеселишься. А то видели мы при тебе один инструмент – в твоём тряпье…
Дэн, не понимая, уставился на Полоскунью.
- Тот, что был совсем грустный, - пояснила толстушка, смеясь.
Швея покраснела и отвела глаза от Дэна. Только тогда скрипач понял, что она уже некоторое время смотрела на него.
- Приходи завтра, - сказал Дэн Швее как можно тише, пока Полоскунья заходилась смехом. – Приноси свою мазь, я постараюсь исцелиться, чтобы вы могли на меня смотреть без отвращения.
Швея вновь вспыхнула, а Полоскунья, хохоча, добавила:
- И кушай получше, а то худоба такая, что тебя с ложки кормить хочется. Уж если мы, бабы, на тебя смотрим с жалостью, то девоньки помоложе и вовсе отворачиваются.
Как ни печально, это было правдой.
- Буду кушать, - пообещал Дэн толстушке, и та, наконец, притихла.
Уставилась на него, как на диковину, и внезапно Дэн понял, что своими вкрадчивыми прикосновениями приворожил обеих. Он успел забрать часть их боли – неизвестно, как и когда. А ведь женщины более чутки, чем мужчины, вот и сумели связать его касания и улучшение настроения и самочувствия.
- Пойдём-ка мы со Швеёй, - просительно сказала Полоскунья. И бочком-бочком пошла к выходу из дома.
У порога Швея обернулась и улыбнулась Дэну – улыбкой испуганной и застенчивой одновременно.
Это заставило сердце Дэна сжаться. Не хотел он, чтобы Швея его боялась.