- А что Гуди? – спросил он.
- Гуди?
- Гудвин Софет ван Лиот, мой брат, - Дэнни будто со стороны услышал свой голос – тоненький и жалкий. Будто щенок скулит.
- Твой брат? А что с твоим братом? – пуская дым, небрежно спросил Чезаре. Его глаза казались всё такими же пустыми.
- Что с ним?
- Его нет. Твой дом проверили, - Чезаре говорил словно через силу. – Его там нет. Твоих родителей задержали. Ваш дом под наблюдением.
Он вздохнул.
- Я же говорю, малыш. Всё плохо.
Дэнни тоже вздохнул – ему словно воздуха стало мало. Но он промолчал. Он решил как можно больше молчать.
Чезаре словно опомнился после его вздоха.
- Я принёс поесть, - сказал он.
Но еда мало интересовала сейчас Дэна.
Развернувшись, от медленно ушёл к себе.
Ничего-то у них с Гуди путного не вышло.
Ох, как же он ошибался! И дня не прошло со смерти принца Ромила, как Азельму, а следом и всю страну захватили мятежи. Тёмные маги отказывались повиноваться старой королеве. У неё ведь не было власти. Наследовать трон могли только кровные родственники Кешуза! Сухая, бесчувственная Элоди Кешуз не нравилась никому во всей Тирне – за два месяца, проведённых у власти, она снискала столь сильную нелюбовь простых людей и магов, что можно было только диву даваться. В страхе после покушений Элоди попыталась задушить Тирну десятком нелепейших указов, в числе которых был полный запрет на любую магию. Уже одно это возмутило магов «тайного круга». А приказ о полном запрете на огнестрельное оружие? О закрытии линии железных дорог якобы потому, что она мало приносит стране? Королева также ввела комендантский час, но ведь ловцам и городской страже было отныне запрещено пользоваться магией и оружием, так что поддерживать его оказалось страшно затруднительно.
Из провинции в Азельму выехала любовница Ромила с четырнадцатилетним сыном. Их арестовали, едва они оказались поблизости от столицы, и сейчас, по словам Чезаре, при дворе шли ожесточённые споры о том, кто будет править страной.
Простые жители Тирны разделились на два лагеря – тех, кто всё-таки поддерживал королеву в её стремлении ограничить магию, и тех, кто был за юного бастарда родом из магической семьи. Поднялась та самая буря, о которой грезил юный Гуди, а с ним и ещё несколько таких же, как он юнцов. Пользуясь тревожными настроениями в столице, они попытались упрочить положение Тёмных магов в Тирне. В городе вовсю уже заговорили о некоей новой ложе, которую называли ложей Смуты. Нелепое название! Тёмные действительно делились на разные ложи, но назывались соответственно основным негативным эмоциям или состояниям. Так, в Ордене Теней были известны ложи Боли, Власти, Страха и Смерти. Зарегистрированных магов Ордена Теней Светлые проверяли чуть ли не ежедневно, незарегистрированных принялись ловить с утроенной энергией.
Дэнни обо всём этом слышал от Чезаре. Мальчика так и не посадили в тюрьму. Наверно, до него никому уже не было дела. Он слышал, как Чезаре уже представляет его кому-то как своего ученика. От этого вранья мальчика тошнило, но он не возражал – просто потому, что решил молчать. Всегда молчать. В нём жила боль – эмоция его настоящей ложи. Он убил человека, убил короля. Что бы там ни говорил Гуди про то, что тот «сам умрёт», он врал. Дэн видел во снах сухие руки, схватившиеся за подлокотники, страшные белые зубы между синеватыми бескровными губами. Слышал тишину, обрушившуюся на него после того, как смолкла музыка. Видел и каждый такой сон переживал два чувства. Вину и эйфорию.
Тёмных магов, походя обвинённых в заговоре, простаки выискивали по одному и нападали толпой. Заканчивались такие встречи плохо: Тёмные или старались не применять магию и погибали, или применяли, и тогда попадали в облавы. Светлые, возмущённые произволом зарегистрированных и подконтрольных магов Ордена Теней, которые посреди бела дня смели конфликтовать с простыми людьми, не утруждали себя разборками – кто прав, а кто нет. Тёмных арестовывали и изолировали. Тех, кто выживал. Хрупкое перемирие между Орденами, длившееся около двадцати лет, нарушилось.
Чезаре, принося эти новости в свой дом и сообщая их Дэну, только вздыхал.
- Похоже, малыш, никому нет дела до справедливого следствия, - говорил он. – И боюсь, если я сейчас приведу тебя как соучастника покушения в наш Комитет – нам обоим не сносить головы.
Дэн молчал. Он почти ничего не говорил уже две недели. Пока не устал от собственного молчания. К тому же очень сложно ни о чём не говорить с человеком, старающимся быть таким дружелюбным и участливым.