Часть 1. Хармонт
У каждого из нас есть детство. У кого-то оно пахнет медом, новыми игрушками и свежим воздухом из окна по утрам. У кого-то - пыльной комнатой, дешевым пластилином и пережаренной картошкой на обед. Мое же детство вовсе не имело ни запаха, ни вкуса. Я бы сказала - у меня вообще не было детства, потому что я ничего о нем не помню. Мама не сохранила ни одной моей детской фотографии, ни одного упоминания о том, что я вообще была когда-то ребенком. Мои же воспоминания начинаются лет с семи, и в них нет ничего о моем отце. Мама считает, что я его не помню. Спорить бесполезно, ведь и правда - не помню. Однако моя память хранит образ человека, который и был моим отцом. Это никак нельзя назвать полноценным воспоминанием - только эмоции, запахи, ощущения. Но все же это все, чем я располагаю, и чем не собираюсь ни с кем делиться. Даже с мамой, и особенно с мамой. Мама у меня замечательная, она рано состарилась, сейчас-то я это понимаю, но для меня все равно осталась самой лучшей мамой. Что-то в ее сложной, испещренной различными испытаниями судьбе заставило ее рано поседеть и постареть. И знаю точно - в этом виновата она. Та, кого я ненавижу больше всего на свете. Та, которая ответственна за смерть моего отца. Зона. Она все время рядом, мы дышим ею, пропитались ею насквозь. А ей хоть бы хны! И наш местный Институт Аномальных Исследований не продвинулся ни на миллиметр в благородном деле избавления человечества от ее пакостей. Нет, ну цель работы института не в этом, конечно... Многие надеются выжать из Зоны максимум пользы. А так как польза оказывается не очень-то полезной, простите уж за тавтологию, то единственное, что интересует таких «ученых» - выгода. В Зоне никогда не были толком, а уже знают, что почем и как подбить сталкеров на очередную безумную вылазку. А те на все готовы, лишь бы заполучить такой желаемый хабар. Снова эта пресловутая выгода, будь она неладна! Не то чтобы я выгоду не любила... Все любят хабар и деньги. Но я навсегда запомнила слова матери: «Деньги заработаешь, а от хабара можно и сдохнуть невзначай». Мама, она у меня такая - не церемонится особо. Сегодня в институте тихо, вроде как дали обещанный выходной. Но мне, как обычно, позарез нужно поработать. Так я говорю сама себе. Правда же гораздо горше и неприятней: мама пьет. Закладывает по-черному последние пару лет, и возвращаться домой, чтобы узнать, что все стало еще немного хуже, совсем не хочется. Поэтому, наверное, я и погружаюсь в работу с головой, чтобы быть уверенной, что и завтра у меня будет достаточно дел, и мне не придется идти домой до самого вечера. - Эй, Мария! - кричит знакомый голос, который без сомнения принадлежит русскому студенту Мишке Зеленому. Зеленый - это нисколько не прозвище и даже не намек на излишне бледный цвет кожи, а фамилия. И Мишка не преминет об этом напомнить, если кто-то вдруг забудет. Ссориться с ним не стоит, будешь себя чувствовать весьма погано - будто ребенка обидел. При этом Зеленый об этом прекрасно знает и с успехом пользуется. - Здесь я, - отвечаю вяло, без энтузиазма. Общаться мне ни с кем неохота. Мама с утра уже умудрилась раздобыть «зелья для души», принять на грудь и поругаться со мной самым бессовестным образом. - Маш, - Зеленый ожидаемо возникает в дверном проеме. Комариная плешь тебя побери, надо было запирать дверь в лабораторию. Но если учесть, что Мишка является моим лаборантом, то запираться в принципе бесполезно - у него есть ключи. - Я так и знал, что ты здесь! - торжественно объявляет он, бесцеремонно садясь на мой стол. - Слезь со стола, - прошу я скучным тоном. - А если не слезу? - Мишанины очки с круглыми линзами залихватски сползают на кончик носа. - Слезь, а то препарировать буду, - угрожаю я страшным голосом. - Суровая вы тетка, Мария Редриковна, - говорит Мишка и обиженно сопит. - Не смей меня так называть! - возмущаюсь я. - А если пришел, то давай помогай. - Опять ведьмин студень будем кипятить? - он разочарованно глядит на фарфоровую колбу, источающую слабый голубой свет. - Не кипятить, Зелененький, не кипятить, - задумчиво говорю я. Вот уже на протяжении многих десятков лет этот самый студень является огромной проблемой для сталкеров. Обжигая кожу, он размягчает костную ткань, превращая кости в кисель, и процесс этот можно остановить, только прибегнув к ампутации «отмеченной» студнем конечности. С этой субстанцией я давно на «ты». Она была темой моей дипломной работы, и сейчас у меня в работе лекарство для пострадавших от студня. Мой научный руководитель мистер Каттерфилд уверен, что за этим лекарством будущее Хармонта. Я же мечтаю только об одном - уехать отсюда подальше и жить долго и счастливо по возможности. Но это вряд ли. Уехать из Хармонта нельзя - эмиграцию запретили еще лет тридцать назад. Приезжать вот таким, как Мишаня - молодым да глупым - можно, уезжать - ни в коем случае. Потому что никто толком не знает, чем аукнется появление «детей Зоны» в других, благополучных городах. Опытным путем доказано, что катастроф и бед у них прибавится. - Что ты видишь? - строго спрашиваю я Михаила, протягивая ему другой фарфоровый контейнер. Миша знает, что в таких контейнерах притаилась сама смерть, потому берет его из моих рук очень осторожно и при этом сосредоточенно сопит. Потом он смотрит на колбу на свет и с ужасом вопрошает: - Он зеленый?.. Мария Редриковна, он зеленый, ей-богу! Я довольно усмехаюсь и складываю руки на груди в ожидании продолжения. За Мишкой всегда интересно наблюдать. На самом деле зеленый цвет студня ничем не примечателен. Он просто был синий, а стал зеленый, потому что я решила смешать его с еще одним зловредным веществом из Зоны - зеленкой. Зеленка, естественно, окрасила студень в зеленый, а что еще можно было ожидать? Меня, как доктора наук, этот факт ужасно расстроил, я ожидала более вразумительной реакции. Мишка же тешит мое самолюбие и в красках восхищается моими талантами, после чего довольный убирается, наконец, в лабораторию, и там, мурлыкая незамысловатый мотивчик, собирается вплотную заняться зеленым образцом ведьминова студня. Зеленый займется зеленым... Я же иду к своему столу, заняться нудным, но таким необходимым делом - составлением месячных отчетов. Мы отсылаем эти отчеты в Центр Изучения Зоны, который находится очень далеко от изучаемого места. Там большие и важные люди решают, быть нашему институту или не быть. Давать нам денег или оставить прозябать без зарплаты. Они считают, что Мирового Института Внеземных Культур вполне достаточно, но я уверена, что именно за нашим молодым институтом - будущее. Документы меня ждут, проклятые, никуда не делись, не испарились... Я уже готова раскрыть первую папочку, морально настроившись на нужную работу и мысленно присоединившись к Мишке в лаборатории, но тут замечаю нечто странное. В моих не совсем идеально сложенных документах я вижу совершенно не известный, непонятно откуда взявшийся листок. Мне совершенно ясно, что он не имеет никакого отношения к прочим листкам на моем столе, и потому я хватаю его в первую очередь, уже горя желанием жестоко покарать того, кто осмелился рыться на моем столе и подкладывать какие-то записульки. Записулька оказывается желтым старым конвертом, на котором кривовато приклеены марки очень давних времен. Покрутив конверт в руках, понюхав и даже осторожно лизнув пожелтевшую от времени бумагу, я решаю, что видимой опасности в находке нет, поэтому считаю нужным конверт вскрыть. В конверте обнаруживается только одна бумажка. Картонный прямоугольник, и, перевернув его, я вижу фотографию. Очень старую, но четкую и даже чем-то ужасающее красивую. На фотографии запечатлено существо в красивом белом платьице. На голове этого кошмарика, что с натягом можно было бы назвать обезьянкой, красуется большой розовый бант. Тонкие губы, сложенные трубочкой, имитируют кого-то за кадром - так как вряд ли это существо в состоянии самостоятельно изображать эмоции. Из-под насупленных лохматых бровей недобро взирают маленькие, близко посаженные глазки без капли мысли в них. И мордочку, и руки, и ноги существа покрывает густая золотистая шерсть. Меня