фе, когда видит меня. Ее красивые ноги покоятся на столе прямо среди документов. Она, видимо, решила, что в отсутствии босса можно расслабиться и отрешиться от работы. А тут я. С приветом. - Доброе утро, Саша, - здороваюсь вежливо, хотя моя мама неоднократно замечала, что моя вежливость, как мышеловка, вроде приятно поначалу, но паршиво в итоге. - Доброе, мисс Шухарт, - тараторит Саша, пряча под стол свои длинные ноги в сетчатых колготках, - а мистера Каттерфилда нет... - Спокойно, Саша, - говорю я, - я зашла узнать, где он. - Он... в больнице, - выпаливает Саша, отворачиваясь. И я с удивлением замечаю на ее глазах слезы. Она искренняя, хоть и не отличается высоким интеллектом, но Джеймса любит, тем не менее. Не знаю, какие уж у них там отношения, никогда не интересовалась подробностями, знаю только, что Джеймса нельзя не любить. Грубоватый, вечно мрачный - очень мужественный. И даже возраст его не портит. - У него инсульт, - говорит Саша так тихо, что я еле различаю слова. Я могу только покачать головой, так как подходящих слов подобрать не могу: мне становится нестерпимо жалко Джеймса. Я даже забываю, зачем именно сюда пришла. Однако на пороге, засунув руку в карман рабочего халата, вспоминаю, что там дожидается своего часа фотография неизвестной девочки. И что я очень хочу, чтобы она стала хоть чуточку известней. В принципе, мне не должно быть никакого дела до нее, несчастной. Но она не выходит у меня из головы. Это как с интересной идеей, она будет мучить и мучить, пока тот, кому она принадлежит, не реализует ее наконец. И тогда, быть может, наступит момент облегчения и даже эйфории. Стоя на пороге, я оборачиваюсь и спрашиваю словно невзначай: - Саша, а мистер Каттерфилд ничего не говорил обо мне? - Нет, - она пожимает плечами и печально качает головой. - Тогда у меня большие проблемы, - тяну я жалостливо. Я хорошо знаю Сашу: эта наивная и добрая душа просто не могла не купиться на мое коварство. - Ой, а что случилось? - спрашивает она, и в голосе - ожидаемое любопытство. - Понимаешь, я дописываю диссертацию, отдала мистеру Каттерфилду на правку, а он не успел вернуть, - трагично шмыгаю носом для реалистичности, - а мне срочно, просто срочно необходима моя работа. Это критично, потому что мне нужен именно тот печатный вариант на его столе. Там поправки на полях очень важные, архиважные, - прибавляю, делая страшные глаза и понижая тон. Саша шумно вздыхает. Саша нервно вертит в руках свою ручку. Она кусает ее и задумчиво смотрит в окно. Наконец, ее желание выглядеть всепонимающей в моих глазах поглощает ее целиком, и, ощущая себя спасителем всех и вся, Саша медленно и величественно соглашается, протягивая мне ключ от кабинета Каттерфилда. - Ой, спасибо тебе огромное, никто бы не сделал для меня больше, чем ты, - лепечу я быстро-быстро, хватая заветный ключ. - Вернуть не забудь, - тянет она мне в спину озабоченным голосом. - Конечно-конечно, - оборачиваюсь я на пороге. «Вот когда, Джеймс, ты обзаведешься нормальной секретаршей с головой, а не с ногами, подчиненные перестанут лазить в твой кабинет без спроса», - думаю я, ища оправдание для своего мерзкого поступка. В кабинете Каттерфилда прохладно и тихо. Большое кресло за тщательно убранным столом пустует, и оттого кажется устрашающим. В первую очередь меня интересует личность ребенка на фотографии. Во вторую - информация о «черном снеге». Ну, в-третьих, если удастся, что-нибудь об отце - всегда мечтала покопаться у Каттерфилда в папках. Шкаф у Джеймса знатный, повидавший виды, и тем не менее, к моей радости, абсолютно не запертый. То ли старик не успел закрыть его, то ли никогда и не закрывал, в силу того, что сам всегда был на рабочем месте. Внутри шкаф забит старыми пыльными папками. Я знаю, что Джеймс совершенно не доверяет электронным носителям и потому всегда дублирует наиболее интересные для него вещи в бумажном формате, аккуратно распределяя по папкам старого образца - с тесемочками. «Сталкеры» - гласит наклейка на одной из папок, и я, пытаясь унять сильное сердцебиение, откладываю ее в сторону, это мы почитаем потом. «Аномальные заболевания костей» - надпись на другой. Эту хорошо знаю, работала по материалам из нее, когда писала свою работу. «Мутанты» - еще одна любопытная папка, к которой у простых смертных никогда не было доступа. Устраиваюсь в уютном кресле Каттерфилда и начинаю с последней папки. Перед глазами мелькают изуродованные дети, чьи родители либо жили совсем близко от Зоны, либо промышляли сталкерством. И лишь в самом низу я нахожу пожелтевший листок с нужной информацией. Как я и думала, эта девочка была одним из первых мутантов в Хармонте. «Год рождения... Аномальное развитие. Ребенок утрачивает связь с реальностью, не реагирует на окружающих. Не является аутистом в человеческом понимании». Внизу стоит пометка размашистым почерком Джеймса «интересный экземпляр, следить за развитием». Любопытство во мне накаляется все сильней, ощущение, что покалывает спину тысячью мелких иголок, я переворачиваю листок, чтобы просмотреть данные о семье девочки... и пол внезапно уходит из-под ног. «Имя: Мария Шухарт Мать: Гута Шухарт Отец: Рэдрик Шухарт На контроле» Листок летит прочь, а я пячусь от стола и шкафа, будто они могут меня укусить. В голове бьется одна-единственная мысль: «Этого не может быть!». В полном оцепенении, используя какие-то внутренние резервы своего «я», убираю все папки в шкаф, не притронувшись больше ни к одной из них. После чего выключаю свет и выхожу из кабинета, проследив, чтобы все в нем осталось, как было. У меня даже находятся силы улыбнуться Саше и вернуть ключ. В кабинете, в моем закутке, меня наконец отпускает. И я начинаю истерически смеяться. И даже достаю из сумочки зеркальце, чтобы убедиться, что я это я, а не какой-то там жуткий мутант. Я - это действительно я. Вполне себе симпатичный человек, по крайней мере - человек, без признаков обезьяньих черт или золотистой шерсти на лице и спине... - Это бред... - говорю я сама себе и иду варить кофе. Иногда помогает. *** Куда отправится человек, узнавший о себе столь нелицеприятную правду? Ну кто как, а здесь у всех одна дорога - в «Боржч». Здесь такая атмосфера, что сразу понимаешь - тут тебя ждут с распростертыми объятиями. И бармен, подливающий рюмку за рюмкой с таким понимающим взглядом, и люди за стойкой и столиками... все они собрались здесь, чтобы выслушать твою печальную историю. Из пьяного ступора меня выдергивает грубый мужской голос: - Вы потеряли. На стол передо мной плюхается уже знакомый желтый листок с Мартышкой на обороте, припечатанный обветренной рукой в кожаной перчатке с неровно обрезанными пальцами. Поднимаю глаза, чтобы увидеть огромного мужика метра под два ростом в темном, заляпанном грязью плаще. - Да, это я. Потеряла, - меня внезапно накрывает нестерпимая жалость к самой себе, и я, пьяно икнув, начинаю реветь, по-детски утирая слезы кулаком. - А чего ревешь-то? - спрашивает он, строго смотря на меня единственным глазом - второй закрыт черной повязкой, как у пирата из детского фильма. - Я это... понимаешь, я... - бормочу, голова моя склоняется на стол, прямо на листок из личного дела, будто пытаясь соединиться с той девочкой-мутантом, оказавшейся мной по странному капризу судьбы. В глазах темнеет, и лишь тонкий писк доносится откуда-то извне, нарушая мой сладостный и долгожданный покой. Как ни странно, утро застает меня во вполне человеческом обличье. Я раздета, вроде как даже умыта и покоюсь под чистым одеялом. Первый луч солнца умильно пляшет на моей щеке, заставляя меня морщится. Открываю глаза и осматриваюсь. Сначала мне кажется, что я дома, но тут же приходит понимание, что это ощущение ошибочно. Это не мой дом, и уж точно не моя мама нахально пялится на меня с порога комнаты. - Проснулась? - говорит равнодушно высокий человек в потрепанных штанах и футболке. - Проснулась, - бурчу, приподнимаясь. Во рту - огненная Гоби, в голове - поминальный оркестр затянул тоскливую мелодию на бис. Комната, кстати, совсем не похожа на мою, потому что я живу не в сарае. А здесь слова «уютно», видимо, не слыхали никогда. Повсюду раскиданы вещи, стены давно требуют ес