Сильвер и начинает улыбаться. Я снова смотрю вниз. И правда - как? Веревка. Вот простой и логичный ответ. Странно, что наш проводник до этого не додумался. - Нельзя, - отметает Сильвер мое предложение, как только я успеваю его озвучить, - ни в коем случае нельзя. На удивление в моих глазах реагирует спокойно и объясняет: - Все дело в лампе. Нельзя трогать ничего там, где есть что-то необычное. - Так давайте вырубим эту чертову лампу! - возмущается Мишка. - Если дело в ней... - Дело в ней, - терпеливо говорит Сильвер, - но трогать нельзя. - И теперь мы его оставим там, - с усмешкой констатирую я, пытаясь сдержать злость. - Нет, - вздыхает Сильвер, - нам придется прыгнуть. - Ты идиот, - говорю, вздыхая, - признайся, ты болен. - Мы спрыгнем, стараясь не касаться стен, - буднично продолжает объяснять Сильвер, словно не слыша моих слов, - и пойдем по низу. У нас нет другого выхода. - Я спускаю веревку, - заявляю безапелляционно и кричу Мишке: - Михаил, я тебя вытащу. Сейчас спущу веревку. Держись. В ту же секунду мою руку, готовую нырнуть в рюкзак, накрывает ладонь Сильвера. - Смотри, - говорит он, буравя меня взглядом. У него интересный цвет глаз - темно-серый. Словно свинец. Как завороженная, смотрю, что он делает. А он, приказав Мишке сдвинуться в угол, с размаху впечатывает гайку в противоположную стену. Секунду-другую ничего не происходит, и я облегченно выдыхаю и начинаю ощущать торжество над проводником, но тут же понимаю, насколько была не права. Стена внезапно чернеет, словно кто-то поджег ее, чернота распространяется стремительно, где-то на метр в разные стороны. И в самом центре выжженного круга начинает трепетать маленький огонек синего пламени. Я уже знаю, что это. Слежу завороженно, не в силах отвести взгляда, хотя все мое нутро кричит только об одном: «Бежать!». Огонек крепнет, превращается в поток, скользящий по стене. - Студень! - кричит Мишка, вдавливаясь в угол, словно пытаясь раствориться в бетоне. Да, это оно. Одно из самых смертоносных явлений Зоны. Укрощать студень в лабораторных условиях научились не так давно, а раньше было категорически запрещено с ним работать - целые лаборатории были уничтожены, ведь эта гадость проникает через любой материал. Кроме фарфора. Потому и наша лаборатория практически целиком фарфоровая, и доступ к работе со студнем есть только у Каттерфилда, меня и Мишки, как моего лаборанта. За несколько лет я привыкла жить с этим газом бок о бок, изучая и пытаясь покорить. И я, как никто другой, знаю, что это - смерть. Здесь нет ни фарфоровых стен, ни специальных костюмов с фарфоровым напылением. Ничего из того, с чем я привыкла иметь дело у себя в лаборатории, и от этого становилось жутко. - Так я и думал! - восклицает Сильвер, отвлекая меня от моих мыслей. - Вниз, быстро! Он прыгает первым, даже, кажется, не задумавшись, куда именно он прыгает. Мой же инстинкт самосохранения слишком силен, я не в состоянии сделать этот шаг. - Я не могу! - кричу вниз, замерев на краю пропасти. - Прыгай, черт бы тебя побрал! - орет Сильвер. - Прыгай, Мария! Он распространится, и мы отсюда не уйдем. Не могу не признать, что порой этот человек бывает чертовски прав. И я прыгаю, зажмурившись и сжавшись в комок, мысленно приготовившись сгореть в огне студня. Чьи-то руки заботливо меня подхватывают, не давая больно стукнуться об пол. И придерживают несколько дольше, чем требует этого ситуация. А я ловлю себя на мысли, что не против. Эти ненужные сейчас мысли отскакивают от моего сознания, словно горсть гороха, что швырнули о стену. Следующая мысль, заполняющая мою голову целиком и полностью, - ведьмин студень. Он распространяется все быстрее и уже перекинулся на соседнюю стену. - Уходим, - коротко бросает Сильвер, делая шаг к Мишке и крепко держа меня за руку. В углу обнаруживается лазейка, ведущая куда-то в дебри канализации. - Сильвер... - тихо зову я. - А разве в канализации наши шансы нарваться на студень не увеличиваются в разы? - Увеличиваются, - отвечает он. - Что мы тогда тут делаем? - вопрошает Мишка, с ужасом отшатываясь от Сильвера, выдергивая свою руку из его железного захвата. - Тебя спасем, убогий, - почти ласково говорит Сильвер, однако взгляд его единственного глаза холоден и неприятен. Он отбирает у меня рюкзак и впихивает его в руки Мишке. Мишка больше не произносит ни слова, двигаясь замыкающим. Я стараюсь не смотреть вокруг и не дышать. И дело даже не в приступах клаустрофобии, которыми я никогда не страдала, а в самом ощущении того, что я сейчас нахожусь под землей, в канализации, и всевозможные запахи просто сводят меня с ума. Терпеть не могу любые запахи, а уж такие ароматы, какими нас окутало сейчас, и вовсе невыносимы. Наконец Сильвер останавливается и говорит: - Привал. Мишка вздыхает и с облегчением скидывает рюкзак на землю. Я морщусь, но тоже чувствую радость, осознавая, что больше не нужно идти. Ноги гудят от усталости, в груди - клубок из пережитых эмоций. Хочется разреветься в подушку и уснуть. Но такой роскоши себе позволить нельзя, и я просто занимаюсь нашим скудным ужином. Ужин состоит из сосисок и хлеба, запивать приходится водой из фляжек, которые болтаются у каждого из нас на поясе. Мишка, сраженный усталостью, спит уже спустя двадцать минут, мне же остается ему только позавидовать. Вряд ли у меня получится заснуть так быстро. Гляжу на меланхолично жующего сосиски Сильвера, и у меня назревает вопрос. - Зачем тебе это, Крис? - спрашиваю я, намеренно называя его настоящим именем, которое сказала мне мама еще перед походом. Сильвер поворачивается ко мне так, что я снова смотрю в его страшный глаз. И в нем столько невысказанной горечи, что у меня застревает комок в горле, и я силюсь что-то сказать, но не могу. - Не называй меня так, - просит он и отворачивается. - Хорошо, - легко соглашаюсь я, - но все-таки, ответь на вопрос - зачем? - Она отняла у нас все, - говорит он, и в голосе его настоящая злость, даже ярость, непоколебимая решимость и уверенность в своей правоте. Наверное, с такими мыслями и идут на смерть. Наверное, это и есть сила духа - жертвовать собой ради всех. Жаль, что я не могу проникнуться этой неведомой силой. У меня не получается: мне жалко себя, маму, Мишку... - А ты зачем? - спрашивает он, внимательно изучая мое лицо. На минуту задумываюсь - действительно, зачем? Но так как цепочка рассуждений в моей голове уже давно была выстроена, с ответом нахожусь быстро: - Потому что я могу. - Можешь? - Сильвер наклоняет голову, и я вижу, как по его тонким губам скользит улыбка, а вскоре он начинает смеяться. - Да что ты можешь, девочка? Ты ничего толком не можешь. Ты знаешь, я ведь тебя помню... - говорит он задумчиво. - Да, да, помню. Мне было семнадцать, Рэд Шухарт наконец-то согласился взять меня с собой. У него была плохая репутация после того, как из экспедиции Шухарт-Барбридж он вернулся один. Артур Барбридж, конечно. Дурная слава расползается быстрее, чем эхо честного имени. Хороший мужик он был, Рэд. Правильный, суровый. Но без жестокости. Уже тогда он верил: все, что случилось после Посещения, можно обернуть вспять. Уже тогда он знал про черный снег. Откуда? Вот этого сказать не могу. Все твердил про какой-то Шар Золотой, про счастье для всех, про то, что на секунду увидел он это счастье и понял, в чем его, Рэда, предназначение. И тогда, сказал он мне, для него стало самым важным на свете отыскать Активатор и увидеть черный снег... И мы с ним отправились на поиски этого Активатора. В тот вечер я и познакомился с Мартышкой. Маленькая уродливая обезьянка, она стояла в проеме двери, вцепившись цепкими лапками в подол гутиного платья, и грустно смотрела, как мы уходим. А Рэд... Он даже не взглянул на нее, он верил, что если не помог Золотой Шар, то поможет черный снег. Сотрет Зону с лица Земли, и его Мартышка чудесным образом станет человеком. Сильвер замолчал, глядя в стену перед собой. Молчу и я, пытаясь представить себе последний уход Рэдрика Шухарта из дома. Не получается. Нет у меня таких воспоминаний, хоть ты тресни... - Почему ты говоришь «она»? Ведь речь идет обо мне... - Не знаю, - качает головой Сильвер, - мне сложно представить, что это - ты. - Как погиб мой отец? - спрашиваю о том, что мучает меня уже очень долгое время. - Не справилс