только студентам и ученым дуракам, которые так и остаются студентами до конца своих дней. Я, кстати, тоже из таких дураков, люблю свою работу и свои исследования. - Я составил отчет, как вы и просили, - говорит Зеленый, протягивая мне пухлую папочку. Ух ты, сколько насчитал всего! - Молодец, Мишаня! - совершенно искренне восклицаю я и, прижимая драгоценную папку к груди, иду изучать результаты его воскресной работы. За этим кропотливым, но совершенно опустошающим голову от посторонних мыслей занятием меня и настигает неприятная новость. - Мария Редриковна, вы представляете... - говорит Мишка, старательно пережевывая бутерброд с колбасой, сделанный нашей заботливой техничкой Ланой. Я подозреваю, что Лана влюблена в Мишаню и, уверенная, что путь к сердцу мужчины лежит именно через желудок, старается вовсю, подкармливая лаборанта бутербродами. Замуж, наверное, хочет. Глупая. Наверняка надеется, что Зеленый увезет ее отсюда, когда закончит свои исследования. Кто ж его выпустит, дурака... - Дожуй и говори, - миролюбиво разрешаю я, махнув рукой. - Сталкер, идиот, вляпался в комариную плешь и помер... - Очередная байка? - спрашиваю я не особо заинтересованно - естественный отбор. Если какой-то придурок вляпался в гравиконцентрат, то туда ему и дорога, гайки уже давно придуманы человечеством, как и ЭРА - Элементарный Распознователь Аномалий - и, если последний не всем доступен в силу разных финансовых возможностей, то уж гайки каждый порядочный сталкер просто обязан носить с собой. И, тем не менее, мне жалко бедолагу. Смерть от комариной плеши спокойной не назовешь. Быть сплющенным в тонкий блин - и в кошмарном сне не привидится. - Нет, это не байка. Ну что вы, Мария, я приношу только проверенную информацию, - обижается Мишаня. - Ладно, ладно, - сменяю гнев на милость, - как звали-то бедолагу? - Не помню, - отмахнулся Мишка, - говорят, Хромым его звали. Сердце сразу же ухнуло куда-то в пятки, и в ушах зашумело. Перед глазами появился образ жуткой девочки с фотографии. Неужели одна маленькая ниточка, ведущая к разгадке ее тайны, и та оборвалась? Хромой, значит... Страшная и нелепая смерть. Для сталкера с большим опытом сгинуть в комариной плеши - нелепость несусветная. Что ж... Зона и не такое вытворить может. - Седрик его звали, - говорю себе под нос. - А ну-ка, разузнай мне поподробней про Хромого Седрика. Адрес желательно. Кто-то же у него был. Мишаня хлопает глазами ровно пять секунд, потом уходит, ничего так и не спросив. Вот за что я люблю своего лаборанта, так это за готовность выполнять мои просьбы, невзирая на их кажущуюся абсурдность. С задачей Зеленый справляется на удивление быстро, и уже через полчаса я сжимаю в руках адрес Хромого Седрика. Как написал в записке заботливый Мишка - с ним проживает его жена и пятилетний сын. Не уверена, что хочу знакомиться с семьей сталкера, практика показывает, что это не способствует получению положительных эмоций, но сейчас желание узнать что-либо про фотографию пересиливает мой подсознательный страх, и, закончив свой рабочий день ровно к пяти часам, я торопливо выскакиваю на улицу. Сегодня солнышко вспоминает, что есть такой город Хармонт, и туда надо хотя бы иногда заглядывать. Поэтому до соседнего квартала, где и жил Хромой со своей семьей, я решаю добраться пешком. Лужи покрыты радужной бензиновой пленкой, и от этого становится тоскливо. Можно представить, что это настоящая радуга, но я этого не делаю: не по мне строить иллюзии. Это бензин, отрава, и вся наша жизнь отравлена, как эти лужи на дорогах. Хромой Седрик жил в отдаленном квартале, здесь и вовсе все пропахло запахом трущоб и выхлопными газами. Я подхожу к старому обшарпанному дому с покосившимся забором из полусгнивших досок. Да, успешным сталкера Хромого назвать было точно нельзя. Нажав на звонок, спрятавшийся под проржавевшим куском железа, я жду несколько минут. Потом нажимаю снова... и снова... никакого ответа. Наконец, дверь распахивается, и на пороге возникает потрепанная женщина лет тридцати пяти. Ее светлые волосы собраны в неаккуратный хвост на затылке, большой растянутый свитер достает до колен, и под ним явно больше ничего нет. Сквозь прорехи в драных, стоптанных тапках выглядывают давно не мытые ноги. Меня почти выворачивает от отвращения, так как сама я очень аккуратна к себе и своему дому и не терплю вот такого отношения к жизни. Тем более у нее есть ребенок, насколько мне известно. - Что вам нужно? - спрашивает она тусклым голосом, и меня обдает знакомый запах перегара. - Мне нужен... Седрик, - я запинаюсь на полуслове: а что мне действительно нужно от этого Богом забытого дома и уставшей от всего женщины? - А вы еще не в курсе? - спрашивает она все также тускло, без единой эмоции. Я не могу понять, то ли она готова отвечать на мои вопросы, то ли меня сейчас погонят отсюда поганой метлой. - Он погиб, - информирует она, и в тоне ее ни капли сожаления. - Пус-с-с-сть она уйде-от... - раздается шипящий голос из глубин захламленного дома. Я вздрагиваю, ибо сложно представить, что так может говорить человек. - Пус-с-с-сть ос-с-с-тавит нас-с-с-с в покое-е... - снова раздается оттуда же, но уже ближе. И я, наконец, вижу обладателя этих жутких интонаций. Лучше бы я вообще не приходила в этот дом! Черт же меня дернул разыскивать этого Хромого, будь он неладен! Прямо передо мной стоит мальчик лет пяти-шести. Он очень красиво и аккуратно одет, не в пример матери. Но тем не менее его облик внушает первобытный ужас. Все дело в его страшных глазах: черная радужка полностью скрывает белки, от этого ощущение, что смотришь в бездну, темный водоворот, который утягивает тебя куда-то туда, где страх и ужас, и боль, все перемешивается и грозит раздавить тебя, стереть в порошок... А когда ребенок открывает рот, то я понимаю, что глазками дело не ограничивается - у него жуткий раздвоенный язык, как у змей, отсюда и это шипение. - Вы были у врача? - выпаливаю я, уже понимая, что порю полную чушь. - Были, - тихо отвечает эта несчастная, - мистер Каттерфилд держит нас на контроле. Он говорит, что вскоре все закончится. Он говорит, что такие дети долго не живут. Это плата за дела моего мужа, это плата, а расплачиваться сполна теперь мне и только мне!.. - ее голос срывается на крик, и она безвольным мешком оседает в тесной прихожей, содрогаясь от рыданий. Я не знаю, как ей помочь - она во всем права, это плата, которую взымает Зона со сталкеров, и удивительное дело, что я у отца получилась вполне нормальной, не такой, как эти несчастные... Значит, мистер Каттерфилд уверен, что такие дети долго не живут. Точно! Он может помнить обезьянку с присланной мне фотографии, как же я раньше-то не сообразила. Однако, даже выяснив, кто это, я не узнаю ответа на главный вопрос - зачем было подкидывать эту фотографию мне? - Чей заказ выполнял ваш муж, когда последний раз ушел в Зону? - спрашиваю я, не позволяя ей закрыть дверь, навалившись на гнилой непрочный косяк всем телом. - Не ваше дело! - сопит она, дергая дверь на себя. - Уходите, умоляю вас, уходите! - Мне нужно, понимаете, нужно! - кричу я, и в каком-то отчаяньи, прибегая к последнему, совершенно непонятному аргументу, лезу в карман и достаю злополучную фотографию. Когда женщина видит, чем именно я размахиваю у нее перед носом, она пятится назад, к стене, приговаривая «Ой, мамочки!». - Имя! - сурово говорю я, осознавая, что мой нелепый маневр удался. - Дина Барбридж, - говорит она, не отрывая взгляда от фотографии, - Дина Барбридж. И тут в дело вмешивается ее больной сын, он подходит ко мне вплотную, наклоняет голову набок и высовывает свой страшный язык. Я уже получила, что хотела, но не могу отвести взгляда от этого существа и делаю шаг не из дома, а наоборот - вовнутрь. - Кевин, перестань! - истерически кричит жена Седрика, а в моих ушах только шипящий голос, который твердит что-то о моей совести и призывает меня убраться отсюда подальше. Я бы и рада, но мои ноги меня больше не слушаются, да и звуки вокруг больше неразличимы для меня. Вдруг какая-то сила подхватывает меня, возвращает в вертикальное положение и куда-то тащит. Спустя какое-то время начинаю понимать, что мне неудобно, мокро и больно находиться там, где я сейчас нах