но смотрит на фотографию, потом поднимает глаза на меня и... начинает смеяться. Хохотать в голос. - Вы издеваетесь надо мной? - спрашивает она, наконец, утерев выступившие на глазах слезы. - Вам делать больше нечего, Мария? - Почему вы смеетесь? - спрашиваю я, насупившись. - Глупая девчонка! - вдруг зло бросает Дина, правда, тут же тон ее снова смягчается. - Спросите об этом у Джеймса Каттерфилда, он все расскажет. Не моя это тайна, и не мне ее раскрывать. Но если вы узнаете правду, Мария, то возвращайтесь, и я расскажу вам, как найти в Зоне черный снег. Глаза ее становятся совсем безумными, она смотрит в зашторенное окно и лишь беззвучно шевелит губами. Я поспешно прощаюсь и, хватая Мишку за руку, убираюсь прочь из этого безумного дома. - Она живет одна? - вдруг подает голос Мишаня, молчавший до этого момента, словно рыба. - Да, - отвечаю я, - ее мать умерла очень давно, брат сгинул в Зоне, отец тоже погиб где-то в Зоне. Говорят, все сталкеры уходят умирать в Зону, она зовет своих детей обратно, - тихо прибавляю я, вспоминая одну из старых сказок, что рассказывала мне на ночь мама. И отец, понимаю я. Короткое, острое, будто лезвие, воспоминание вонзается в мозг, как нож в масло. Я вспоминаю голос отца - низкий, густой, с хрипотцой, он что-то говорит мне, а я никак не могу разобрать, что именно. - Мария Редриковна! - я слышу Мишанин вопль, он остановил машину и кричит на меня зачем-то, тряся за плечо. - Оставь, - морщусь я, - я в порядке, просто устала. - Вы сознание потеряли, - задумчиво говорит Мишка, побледневший, но уже вполне спокойный. - Бывает, - я пытаюсь улыбнуться, - обещаю, завтра же обращусь к врачу. Я не уточняю, к какому именно, ведь Джеймс Каттерфилд, мой научный руководитель, тоже врач. Ночью мне снится странный сон. Во сне я в Зоне. Я там никогда не была, но теоретическую часть зазубрила на совесть. Зона в моем сне величественно-мрачная, почему-то покрытая молодой травой темно-зеленого цвета. По кристально-чистому небу плывут свинцовые, тяжелые облака. Я вижу себя со стороны, словно смотрю на себя маленькую со спины. На мне белое платьице, а в золотистых волосах - розовый бант. Рядом со мной стоит изможденный человек с ярко-рыжими волосами. Он протягивает мне-девочке руку со словами: - Пойдем со мной, Мартышка! Я покажу тебе черный снег. И прежде чем сделать шаг, я-девочка оборачиваюсь. И тогда я-настоящая начинаю кричать. Потому что у девочки оказывается лицо мутанта с фотографии. - Мари, не кричи, не кричи, - приговаривает кто-то тихим голосом. Приоткрыв глаза, я вижу маму. Она сидит на краю моей кровати прямо в ночной рубашке, в ее почти трезвых глазах - беспокойство. - Я в порядке, мама, - говорю слабым голосом. Мне не хочется ее тревожить, маму в последнее время мучают сердечные боли, и я понимаю, что лучше не заставлять ее нервничать. - Тебя что-то беспокоит... - Мне снилась Зона, - решаюсь я. Мама крепко прижимает меня к себе и начинает плакать: - Мария, моя маленькая мартышка, - приговаривает она вполголоса, качая меня, как маленькую. Я выворачиваюсь из ее рук, переспрашиваю: - Мартышка? Мама охает и прижимает ладонь ко рту, не переставая плакать: - Это он так тебя называл, это он, - будто оправдываясь, говорит она, - а ты вон какая, ты - красавица, он это шутя, любя... - Кто он? Отец? - Рэд... да, да, отец, - говорит она, смотря на меня умоляющими глазами. И я не собираюсь и дальше ее мучить. Пусть призраки прошлого останутся с ней, пусть ее прошлое не тревожит мое настоящее теперь. Мама уходит, все еще что-то приговаривая себе под нос, я же провожу остаток ночи, пытаясь заснуть. Меня беспокоит «черный снег». Дина сказала это с сарказмом, у нее странно блестели глаза, и теперь вот во сне мой отец (а я уверена, что это был именно он) снова упомянул это явление. От чего снег может стать черным? От грязи. От того, что смешается с другим веществом. Да от чего угодно, в принципе, - это же Зона. Я придумываю тысячу и одно вещество, которое могло бы окрасить снег в черный, прежде чем попадаю на работу. Что, собственно, не отменяет главного вопроса: а что в себе несет этот снег? Сознание усиленно цепляется за полученную информацию, и я продолжаю об этом думать и на работе. - Мария Редриковна! - ко мне подлетает Мишка, сытый веселый и выспавшийся. Мне даже завидно: видно, у него крепкий здоровый сон, в то время как я не выспалась от слова совсем. Чудовищная несправедливость, однако! - В чем отличие ошейника раба от вот этого? - он показывает свою проходную карту, которая болтается на его шее. На секунду задумываюсь, пытаясь вспомнить что-то об ошейниках рабов, но история - явно не мой конек. - Отстань, - говорю мрачно, тоскливо глядя на свой стол. Я хочу туда, а не стоять в коридоре, слушая мишанины потуги поднять мое настроение. - В материале, Мария Редриковна, в материале, - говорит он, весьма довольный собой, - у рабов они были из камня и железа, а у нас из пластика... Вот и все различие. Я даже нахожу в себе силы улыбнуться: - Очень остроумно, Миша, - говорю я, - какие новости с утра? Помимо крайне ценных исторических данных, которые ты только что мне изложил? - Совещание у нас, - понурившись, говорит Михаил. Совещание ни он, ни я не выносим - в этом у нас полная солидарность. - Каттерфилд проводит? - спрашиваю я, делая безразличное лицо. На самом деле личность моего научного руководителя меня сейчас очень занимает, но Мишке знать ни к чему. Ну, съездил он со мной вчера - и спасибо, а дальше уж я сама как-нибудь. - Он самый, - кивает Мишка, и унылости в его голосе прибавляется. Не любит он Каттерфилда, ох, не любит. И не зря. Джеймс мужчина суровый и как человек и как руководитель, тем более и мишкина ребячливость и безалаберность даром не проходят - Джеймс Каттерфилд начеку и не преминет вставить по первое число нерадивому сотруднику. Однако, к нашему удивлению, совещание проводит вовсе не Каттерфилд, а его заместитель - Роза Уотерс. - На сегодняшний день, - заявляет она сразу же, безо всяких приветствий, - в Хармонте наблюдается резкий скачок аномальных заболеваний, связанных с посещением Зоны отдельными лицами, часто на это не уполномоченными. - Сталкерами, - подсказываю я. Так как сижу в первом ряду, Роза меня прекрасно слышит. - Что вы сказали, мисс Шухарт? - спрашивает она меня с этой своей идиотской улыбочкой, в которую порой очень хочется плюнуть. - Я сказала, мисс Уотерс, что такие люди называются сталкерами. Роза в испуге оглядывается, словно за ее плечами стоит толпа вышеуказанных сталкеров, готовых кинуться на нее и заразить болезнями Зоны. - Это слово, как и деятельность таких людей, вне закона, - говорит она напыщенно, задрав подбородок. Я вежливо киваю, понимая, что спорить не стоит - Уотерс может нажаловаться Каттерфилду, а тот - отругать меня за несоблюдение субординации. Хотя Джеймс будет на моей стороне, конечно же. - В связи с этим я предлагаю подписать петицию с требованием ужесточить наказание за незаконное пребывание в Зоне. - А материалы для исследований вы где брать будете, извольте спросить? - интересуюсь я, нарочито зевая. Роза неистово краснеет и вытирает лоб платочком. Правильно, не надо, тетенька, на себя чужие обязанности брать. Сталкеров и так немного осталось, и, сколько бы ни кричали о том, что они «вне закона», они - двигатель нашей сегодняшней науки и никак иначе. Лучше бы новые исследование финансировали, да решили, как им помочь, а они все туда же - «ужесточить»... Нельзя пилить сук, на котором сидишь - практика показывает, что это заканчивается одинаково плачевно - и для сука, и для того, кто пилит. - А где Джеймс Каттерфилд? - решаюсь спросить я во всеуслышание. Да мне, в принципе, все равно до общего мнения, мне важно узнать, я и узнаю. Роза не удостаивает меня даже взглядом, продолжая распространять белиберду об опасности сталкерства как явления. Наконец бесполезное совещание заканчивается, ни к какому итогу, естественно, сотрудники института так и не пришли. Слава Богу, среди нас достаточно умных, рассудительных людей, которые понимают, что при наличии такого явления, как Зона, без сталкеров никак нельзя. Сразу после совещания я бегу в отдел к Каттерфилду, чтобы выяснить, куда испарился старик. Его секретарша Саша Чен чуть не давится ко