Рассказ Анны Ивановны окончательно утвердил Аба- шеева в его подозрениях. Теперь он уже не сомневался, что меха скупались Роминым и Таюрским для спекуляции. Но где взять доказательства? Ромин в Москве, рассчитывать на откровенность Таюрского не приходится. Значит, остается Березовский, за высоким забором которого исчезла полосатая матрацовка, побывавшая перед этим у Таюрского и Ромина. Если меха окажутся у него, Таюрскому поневоле придется развязать язык. А там можно будет взяться и за Ромина…
А рано утром, когда в Осиновке все еще спали, на неровном поле недалеко от деревни приземлился, подпрыгивая, маленький самолет на лыжах, похожий на стрекозу. Не заглушая мотора, самолет принял одного лишь пассажира и тут же поднялся в воздух.
Аркадий Львович Березовский, сгорбленный человек с глубоко запавшими невыразительными глазами, сидел у окна и терпеливо дожидался, пока нежданные гости закончат обыск.
На обеденном столе горой возвышалось вынутое из комода белье, выдвинутые из-под кровати чемоданы были раскрыты. У стоявшей рядом с ним жены мелко дрожали пухлые красные губы, она нервно теребила поясок пестрого халата, и Аркадий Львович легонько коснулся ее руки, успокаивая.
Пришедшие в его дом люди, которыми распоряжался молодой человек, предъявивший ему постановление об обыске, непонятно почему искали у него какие-то меха. Это было явное недоразумение, и Березовский не сомневался, что сейчас все разъяснится и уладится само собой, В самом деле, откуда у него, кладовщика товарной станции, могут быть эти самые меха? Действительно, какое-то время он держал базу для изыскательской партии, согласившись помочь симпатичному юноше, ее начальнику. Ну и что же? НаскоЛько известно Аркадию Львовичу, партия эта занимается геологическими изысканиями, а не добычей «мягкого золота».
— Ничего нет. — Один из сотрудников милиции, которых выделили Абашееву в помощь, развел руками. — Я уж и в сарае все перевернул, и в сенях.
Абашеев с досадой захлопнул крышку комода. Обыск продолжался уже третий час, но, кроме старой медвежьей шкуры на полу, никакой пушнины в доме не было.
Взгляд его упал на постель, где из-под простыни виднелась полосатая перина. Абашеев отдернул простыню и нагнулся над кроватью. Поперек красно-белых полос он увидел почти незаметный для глаза аккуратный шов. Перина была зашита совсем недавно, белые нитки еще не потемнели, и Абашеев вынул из кармана складной нож. За его спиной тихо охнула хозяйка. Комната наполнилась белым пухом, который медленно кружился в воздухе, прежде чем опуститься на заслеженный пол. Кроме пуха в перине ничего не было. Березовский подчеркнуто пожал плечами и отвернулся.
Абашеев еще раз осмотрелся и прошел в угол комнаты, где были сложены детские игрушки. Нагнувшись, он откладывал в сторону кукол из папье-маше, петухов со свистульками, порваные резиновые мячи и картонные коробки с настольными играми, чувствуя, как голове становится горячо от прилившей крови.
И только на самом полу Абашеев нащупал мягкий сверток, завернутый в полотно. Он выпрямился со свертком в руках и увидел, как у Березовского расширились глаза и побелели плотно сжатые тонкие губы. В свертке оказалась темная, почти черная шелковистая шкурка с едва заметным голубоватым отливом.
Сергей Николаевич Ромин, Серж, как его называли знакомые, стоял у окна своей московской квартиры и задумчиво наблюдал, как работяга бульдозер, натужно урча, толкал перед собой груду битых кирпичей, ржавых консервных банок и другого мусора, скопившегося на пустыре, который начинался сразу за домом и был таким же привычным, как старый гарнитур орехового дерева, доставшийся Сержу в наследство после покойной бабки.
Вчера Серж после долгого перерыва посидел с приятелями в знакомом ресторане, они пили за его здоровье какую-то адскую смесь, от которой до сих пор зверски трещала голова и поэтому шумная возня машин за окном изрядно действовала ему на нервы.
Вздохнув, Ромин отошел от окна и взял в руки лежавшую на столе повестку, которую ему только что прислали из районной прокуратуры. Повестка могла быть связана только с его витимской эпопеей, и, устроившись поудобнее в старом кожаном кресле, он попытался припомнить, не совершил ли какой-нибудь явной ошибки или неосторожного, опрометчивого шага за те несколько месяцев, что ему пришлось провести на далекой таежной реке, которую писатель Шишков по заслугам окрестил когда-то Угрюм-рекой.