Когда блюдо опустело и Настасья, как всегда, ушла к соседям, Абашеев рассказал Иннокентию про телеграмму, полученную Королевым из Москвы.
— Придется, видно, этот договор сюда затребовать, — закончил он, задумчиво вертя в руках стакан. — Сдается мне, что и тут дело не чисто.
Вместо ответа Иннокентий подошел к вешалке, где висел его пиджак, и вынул из кармана потертую записную книжку.
— Вот, поглядите. — Раскрыв книжку, он положил ее перед следователем. — Может, пригодится…
Абашеев увидел список фамилий, и против каждой — аккуратно выведенную сумму.
— Что это?
— Да договора эти самые. Ну, что Ромин тут назаключал. Ведь как получилось? Был я в Лосихе, на сессии. Мне и показывает председатель штук десять этих бумажек. Между прочим, все Валькой написаны. Посмотри, говорит, на всякий случай — ты своих знаешь, а им надо было эти договора заверить, дескать, подписал действительно такой-то, и печать приложить. А от Лосихи до нас не ближний свет, каждую бумажку проверять не пойдешь. Ну, посмотрел я договора, расписки, все вроде по правилам. И подписи, и суммы, и все данные. Но только взяло меня сомнение…
Золотухин передохнул и потянулся за папиросами.
— Уж больно много этих договоров, понимаете? И на поставку сена, и на аренду лошадей и лодок, и на перевозку груза. А у партии ведь и катера свои есть, и машины. Вот я и переписал договора на всякий случай.
— А что люди говорят? Или не спрашпвали?
— Спрашивал. Все сходится, в том-то и дело.
— Сходится?.. — Абашеев пытался понять, как все это получилось. Против фамилии Орлова в списке стояло двадцать рублей. Выходит, старик получил только эту сумму. А как же телеграмма? Ведь в телеграмме написано ясно — сто двадцать!
— Ну что? — спросил Золотухин. — Не пригодится?
— Пригодится! — Абашеев вздохнул с облегчением, словно разрешил трудную задачу. — А только договора все равно затребовать придется. И не один, как я думал, а все. Я тут, признаться, одного не понимал. Меха-то ведь денег стоят. И немалых, если их скупать чуть не мешками. А где их взять? Вот Ромин с Таюрским и додумались…
— Вот оно что! — протянул Золотухин. — Но ведь хищение, — докончил за него Абашеев. — Конечно! Договор заверен, деньги выплачены. А потом к слову «двадцать» дописывается «сто», и разница кладется в карман.
— Ну и ну! — Золотухин покачал головой. — И откуда только такие берутся? Ромин-то ведь молодой совсем. Тут у нас как-то собрание было, так он первый выступать начал… Неужто можно так?
Абашеев невесело усмехнулся.
— Я сейчас, знаете, что вспомнил? Мальчишкой я на Оке жил. Места там богатые, грибные. Очень я любил по грибы ходить. Возьмешь, бывало, кошелку, и на весь день… Так вот, попадались мне иногда и такие. Посмотришь снаружи — гриб, как гриб. На вид даже лучше других иногда. А возьмешь в руки, он и развалится. Червивый, значит. И как туда червяк заполз? Гриб-то молодой совсем…
С минуту помолчали.
— Ну, а Валька? — Золотухин посмотрел на погасшую папиросу и кинул ее в печку. — С ним-то как?
— С Таюрским? А что? С этим тоже все ясно…
Но самому Татарскому еще ничего ясно не было. Проваливаясь в высоком снегу, он брел по затихшей вечерней тайге, не замечая мороза, и глотал пересохшим ртом густой колючий воздух. Он шел так уже часа два, упрямо наклонив голову, словно хотел убежать от мыслей, обступивших его, когда он снова увидел эту шкурку.
Когда он принес ее из леса, Варя захлопала в ладоши, как маленькая. Раньше она никогда не видела соболей, ей жалко было этого неведомого маленького зверька и хотелось погладить пышный блестящий мех, на котором кое-где налипли капельки кедровой смолы.
— Не трогай, — сказал он тогда, отводя ее руки. — Помнешь еще. Я его Сергею Николаевичу подарю, на память.
Она ничего не ответила ему, и даже не обиделась, хотя перед этим он обещал справить ей новое пальто взамен старого, которое совсем прохудилось. Она была хорошей женой, ласковой и не завистливой, и Валька до сих пор никак не мог свыкнуться с тем, что ее нет, и никогда уже не будет.
Идти становилось все труднее. Дыхания не хватало, перед глазами, уставшими от однообразной белизны, появлялись и исчезали желтые круги. У самой тропы росла голая ободранная береза, и Валька прислонился к ней плечом, чтобы передохнуть.
Он шел той же дорогой, что и Варя, и теперь думал о том, что идти?и было так же трудно, как и ему. Да что там, в десять, нет, в сто раз труднее, потому что он вырос здесь и знал тайгу как свои пять пальцев. А она всю жизнь прожила в городе, и тайгу-то по-настоящему увидела первый раз, когда он на лошади вез ее из Лосихи.