Выбрав участок посуше, я расстилаю мантию на траве. Даже после всего пережитого она остается усладой для глаз, хотя, по-хорошему, я должен был пресытиться. Красота ее отлична от природной: мантия сделана руками человека, по человеческим канонам и для человеческих нужд.
В доме прохладно. Пахнет мертвой золой и крапивным отваром от кашля. Братец Флор лежит неподвижно: рот распахнут, сквозь приоткрытые веки сверкают белки, тело укутано красным одеялом, которое мы бережем для гостей. Матери, верно, пришлось потрудится, чтобы его укрыть. Бедный братишка! Вечно тощий, бледный, но жизнерадостный. В прошлом году он мастерски привел весну. Не знаю как, но ему удалось совершить то, что меня, здоровяка, едва не убило. Помню, как в ту ночь без перерыва лил дождь, и мать расхаживала по комнате, точно зверь по клетке, и бранилась нехорошими словами. Помню, как под утро домой вернулся вымокший крысенок с сияющими глазами и непривычно уверенными, взрослыми движениями щуплого тела.
Я склоняюсь над ним осторожно: в конце концов, не каждый день приходится видеть покойников, тем более наедине. На похоронах вечно полно посторонних, и вообще глазеть неприлично. Но сейчас — я смотрю долго, так что даже Телок в сарае прекращает лаять. Брат неподвижен, как изваяние или бревно, даже странно… И тут веки его вздрагивают. Я приближаю лицо — от брата идет тепло. Из соседней комнаты доносится тихий храп. Я еле сдерживаюсь, чтоб не расхохотаться. Оба живехоньки! Мало того, Флор уже не сражается за каждый вздох, как давеча, а дышит спокойно и глубоко: приподняв толстое одеяло, я вижу, как мерно вздымается грудь. «Ах, сопливый дурень! — ругаю я себя, глотая непрошеные слезы. — Все, что им требовалось, это добрый сон и немного крапивного отвара».
Мать свернулась на кровати, как опоссум. Я приближаюсь со смутным желанием ее разбудить, рассказать о своих приключениях, получить благословение или что-то в этом духе.
Приглядевшись я оставляю эту затею. Лицо матери похоже на сырое тесто: все в морщинах, как вершина горы, и сверкает от пота недавней лихорадки. Она просто старая больная женщина — по крайней мере сейчас. Потом, конечно, она проснется и плешь мне проест своими ядовитыми расспросами, так что я еще пожалею, что вернулся живым. Но пока — пусть спит. А весна придет все равно, даже вопреки сомнениям матери, что вызвал ее я.
В сарае пахнет собачьей мочой и мокрым деревом. Телок визжит и скребется. Пойдя на звук, я отыскиваю заколоченную конуру.
— Телок, малыш! — зову я. Собака гавкает и бросается всем телом на дощатую стенку. — Прогуляемся с тобой в поля, а? Прогуляемся? — Я шарю по лавке в поисках гвоздодера. — Поймаем с тобой снежного зайца. Сварим суп для инвалидной команды. Неплохая задумка, как ты считаешь?
Продолжая бормотать, я вытягиваю гвозди, удерживающие дверцу. И когда вылезает последний гвоздь, из конуры на меня обрушивается живой поток, состоящий из языка и нетерпеливых когтей. И вот уже собака стоит в дверном проеме, приподняв лапу, будто говоря: «И что ты копаешься?» А за ней, утопая в гомоне и сырости, потягивается спросонок первый день весны.
Малютка Джейн [11]
— Хорошо хоть ночь выдалась теплая и ясная, — сказала мама.
Из-за горы постельных принадлежностей, которые мама взвалила на себя, выбегая впопыхах из хижины, ее фигура казалась громадной. Распущенные волосы, собранные на ночь в хвост, серебристым дождем падали на плечи.
— Правда, ума не приложу, как спать при такой яркой луне. Словно под прожекторами на стадионе «Крикет-граунд». Нужно подыскать укромное местечко в тени, но только не под эвкалиптами: достаточно упасть одной ветке, и мы покойники. Пойдем вдоль речки и остановимся в зарослях казуарин… [12]
Ее рассуждения прервал душераздирающий вопль, и все посмотрели в сторону дома. Мама стала спускаться вниз по косогору, волоча угол одеяла по траве, белой в лунном свете.
— Главное, подальше отсюда. Это может продолжаться несколько часов или даже дней. Пошли все за мной, будем устраиваться на ночлег.
Дилан медленно поплелся за матерью. Что-то в ее поведении настораживало. Обычно, когда дело касалось родов и новорожденных младенцев, мама брала бразды правления в свои руки. Ее манеры становились царственно величавыми, она даже двигалась как-то по-особенному, излучая спокойствие и умиротворение. Казалось, весь окружающий мир по маминой воле замедляет скорость, чтобы новорожденное дитя могло вступить в него в целости и сохранности. И вот теперь она бежит от женщины, которая мучается родовыми схватками.
— По-моему, нужно вызвать полицию, — проворчала Элла, неуклюже ковыляя по склону. Она тоже ждала ребенка и, по мнению мамы, уже была на сносях. — Возмутительно! Неслыханная наглость! Откуда взялись эти люди?! Словно с карнавала сбежали!
Тодд сладко зевнул.
— Не пойму, чего ты скулишь. Ведь все равно не спала. Сама все время твердишь, что вообще глаз не смыкаешь. Забыла?
— Я действительно не могу заснуть ни днем, ни ночью, во всяком случае в последнее время.
Все семейство спустилось вниз по косогору и устремилось вперед, в тень деревьев. Никто не испытывал особой тревоги, наверняка здесь не обошлось без колдовства. Дилан тяжело и часто дышал, словно его тело стремилось очиститься от въедливого медвежьего запаха с привкусом мокрой травы и заполнить легкие привычными лесными ароматами сосны и эвкалипта.
— Проверьте, нет ли здесь змей, — распорядилась мама, когда они добрались до берега реки, где местность была более ровной. — Давайте-ка хорошенько пошумим, чтобы их распугать.
Облаченные в пижамы члены семьи принялись усердно топать ногами. Это могло показаться забавным, не будь Дилан так напуган. Неужели родственников не тревожит мысль об оставшемся в домике медведе, и им наплевать на то, что произошло? Жутко смотреть, как они раскладывают надувные матрацы, расстилают одеяла и взбивают подушки. Вы только полюбуйтесь! Тич и Эдвин заснули и даже не думали плакать. Для них происходящее — всего лишь сон. Дилан больно ущипнул себя за руку и стал изо всей силы тереть ее о ствол дерева. Глубоко вздохнув, он принялся рассматривать белую кружевную пену, плывущую по реке, темные силуэты людей и деревьев и мириады звезд, запутавшихся в игольчатых ветвях казуарин. Мальчик чувствовал запах дыма из трубы их дома. Наверное, тот забавный человечек разводит огонь в очаге. Когда ждут появления на свет младенца, под рукой непременно должен быть кипяток. Вот только зачем? Этого Дилан не помнил.
— Ну же, Дилан, иди скорее сюда и ложись рядом со мной и папой. Мы защитим тебя от бормотунов. — Лунный свет падал на улыбающийся мамин рот.
— Ох уж эти бормотуны, — сонно протянул папа. — Давняя история. А как они выглядят, Дил? Ты нам толком не объяснил. Перепугался до смерти и не хочешь вспоминать ночные кошмары?
Дилан прополз на свободное место между родителями, пристроил голову на подушку и вдруг почувствовал, что его бьет дрожь.
— Жуткие, мерзкие создания, ростом мне по плечо. Их были сотни, большеголовых, с огромными зубастыми ртами. Они бормотали: «Бу-бу-бу, бу-бу-бу». Чудовища выскочили из гардероба и, щелкая зубами, набросились на меня.
Папа тихо похрапывал во сне.
— Мне до сих пор страшно думать о них, — обратился Дилан к матери.
— Вот и не думай, — спокойно сказала мама. — Во-первых, я не знаю, откуда они взялись. Может, из какого-нибудь фильма? Такие кошмары больше никого не мучают. — Она с решительным видом закрыла глаза.
Мама всегда знает, что надо делать. Дилан тоже попытался последовать ее примеру.
Чудовища набросились на мальчика, невнятно бормоча. Их глаза, расположенные на позвоночнике, горели желтыми огнями. А потом послышалось чье-то грозное рычание, и они отстали от Дилана, съежились и принялись что-то бормотать уже не ему, а друг другу. Бамс! Кто-то неизвестный ударил мечом по гардеробу.
12
Казуарина — род древесных и кустарниковых растений, распространенных главным образом в Австралии. —