— Господи, спаси и помилуй! Господи, спаси и помилуй! — Он, озабоченно суетясь, подбежал ко мне, схватил за руку. — Ваш вид… Я хочу сказать, это потрясение сильно на вас сказалось, мой мальчик. Боже милосердный, вы обливаетесь потом!
Он не преувеличивал. Пот действительно струился по моему лицу, начиная с той минуты, как он схватил меня за левую руку повыше локтя. Он в полном смысле слова выворачивал мне руку, воображая, будто помогает ноге.
— Все будет нормально. — Я поприветствовал его тусклой улыбкой. Просто спускаясь с крыльца, подвернул ногу. В остальном — полный порядок.
— Вам не следовало выходить, — наставлял он меня. — Какая глупость! Какая глупость! Мы бы прислали вам еду! Однако раз уж вы пришли… Боже, меня не оставляет чувство вины…
— Да ни в чем вы не виноваты, — утешал я его; он перехватил мою руку повыше, чтоб помочь мне взойти на крыльцо, и я с некоторым удивлением заметил: домик–то покачивается. — Откуда вам было знать про дефекты пола.
— Но я ведь знал. Я ведь знал, вот что угнетает меня превыше всего! Непростительно! Непростительно! — Он усадил меня на стул посреди гостиной. — О Господи, вы очень плохо выглядите. Может, коньячку? Как насчет коньячка?
— Ничего лучшего не придумать! — признался я честно.
Он снова вложил всю свою разрушительную энергию в колокольчик. Принесли бренди. Пациент ожил.
Он выждал, когда я выцежу половину порции, после чего спросил:
— Может быть, мне следовало бы вновь осмотреть вашу щиколотку?
— Спасибо, но кажется, в этом нет необходимости, — беззаботно откликнулся я. — Мэри ее врачевала нынче утром. Мне выпало счастье стать супругом квалифицированной сестры милосердия. Кстати, говорят у вас беда. Нашлась ваша собака? — Пропала — и никаких следов. Очень печально, очень огорчительно! Доберман — я так к нему привык. Да, так привык. Не представляю, что с ним могло при ключиться. — Он беспокойно затряс головой, налил себе и Мэри по чуточке шерри, присел рядом с ней на кушет ку. — Боюсь, произошло несчастье. — Несчастье?! — Мэри уставилась на него широко от–крытыми глазами. — На этом мирном милом острове? j
— Боюсь, змея. Здешние гадюки весьма ядовиты, южная часть острова ими буквально кишит. Попадаются они и среди скал у подножия горы… Карла моего пса — могла укусить гадюка. Между прочим, я хотел вас предупредить… ни в коем случае не забредайте в те края. Чрезвычайно опасно! Чрезвычайно опасно!
— Гадюки!.. — Мэри вздрогнула. — Скажите, а сюда, к домам, они не подбираются?
— Упаси Боже. Вроде бы нет. — Профессор как бы по рассеянности нежно погладил ее руку. — Нет надобности волноваться, моя милая. Они испытывают отвращение к фосфатной пыли. Так что примите за правило ограничивать свои прогулки близлежащей территорией.
— Разумеется, — торопливо изъявила согласие Мэри. — Но скажите, профессор, если гадюки расправились с собакой, ее труп ведь отыщется?
— Не обязательно, если, например, беда случилась среди скал в предгорьях. Там такое нагромождение камней! Хаос! И потом пес, возможно, еще вернется.
— А не мог он уплыть? — высказал я предположение.
— Уплыть? — профессор наморщил лоб. — Ваша мысль от меня ускользает, мой мальчик.
— Любил он воду?
— Вообще говоря, любил. О Господи, кажется, вашими устами глаголет истина. Лагуна кишмя кишит тигровыми акулами. Настоящие чудовища. Длина иных — целых восемнадцать футов. Причем по ночам они подплывают поближе к суше, видимо, так и случилось! Видимо, так и случилось! Бедный Карл! Чудовище наверняка перекусило его пополам! Что за печальная кончина для пса! Что за кончина! — Визерспун трагически покачал головой и откашлялся. — Боже, как мне будет его не хватать! Он ведь был мне не просто верным псом. Он был мне другом! Настоящим, добрым другом.
Несколько минут мы просидели молча, в траурной тишине, воздавая последние почести этому рухнувшему столпу собачьей преданности. А потом принялись за ленч.
День еще не завершился, но солнце уже перевалило за гору, когда я проснулся. Проснулся свеженьким, отдохнувшим. Рука, правда, еще болела и ныла, но пульсирующая мука нынешнего утра отпустила меня. Если я лежал без движения, дискомфорт практически не ощущался.
Мэри еще не вернулась. Они с профессором после ленча отправились ловить тревалли в сопровождении двух парней–фиджийцев. Я пошел досыпать. Профессор удостоил и меня приглашения, но акция эта явно была вынужденной: дипломатический жест вежливости, не более. У меня в полдень не хватило бы сил вытащить из воды сардину. И они ушли без меня. Профессор Визерспун разразился извинениями и сожалениями, выражая надежду, что я не против его прогулки с моей женой. Я попросил его не волноваться, пожелал им веселого времяпрепровождения. А он одарил меня странным взглядом, скрытая суть которого до меня так и не дошла. И теперь меня мучило тревожное чувство, будто я оступился, шагнул не туда и не так. Но разобраться в обстановке я не успел. Очень уж он интересовался этой тревалли, если умолчать о Мэри.