Рассвет надвигался неудержимо. Даже из освещенной электричеством комнаты были различимы его серые краски. Рука болела, словно доберман все еще висел на ней. Ага, вон на столе недопитый стакан виски. Я подхватил его и сказал: «Будем здоровы!» Никто мне не ответил. Я осудил их дурные манеры и отправил содержимое стакана себе в глотку. Фарли, краснолицый знаток инфракрасных лучей, постепенно обрел исходный цвет лица, кураж и обличительную позу, затянув нескончаемую речь, в которой чередующиеся слова «проклятие» и «попрание прав» определяли основную тему. Почему–то он ни разу не пригрозил обратиться с письмом к своему парламентскому избраннику. Остальные вообще помалкивали. На убитого не смотрели. Эх, дал бы мне кто еще стакан виски! Да я ведь помню, откуда Андерсон достал бутылку. Бред какой–то! О бутылке думаю охотней, чем о человеке, который мне ее поднес. Но в это утро все — бред. А с другой стороны, что было — то было, что будет — то еще будет. Если, конечно, будет. Виски принесет пользу, что касается Андерсона, он уже никогда и никому пользы не принесет.
Хьюэлл вернулся на рассвете. Один. Почему? Окровавленное левое предплечье явилось косвенным ответом на вопрос, что произошло. Надо полагать, трое часовых у противоположного заграждения выказали больше бдительности и воинского мужества, чем он ожидал. Но, увы, меньше, чем ожидали мы. Так или иначе физиономия Хьюэлла не отражала никаких эмоций. Гибель подчиненных, собственная рана, убийство часовых — все скатывалось с него, словно с гуся вода. Напряженные, перепуганные, посеревшие лица пленных свидетельствовали: людям все ясно, в моих комментариях они не нуждаются. При Иных обстоятельствах мимика отдельных лиц была бы достойна насмешки. Идея «Этого никак не может быть!» боролась с противоположной: «Это есть — не верите, проверьте на своей шкуре!» Смеяться, однако, не хотелось.
Хьюэлл воздержался от исповеди. Он вытащил пистолет, жестом приказал Хангу покинуть помещение, безразлично оглядел нас и скомандовал: — На выход!
Мы вышли. Такие же пальмы, как и на другой стороне острова. Склон горы покруче, чем там; расщелина, делящая массив надвое, видна лучше. На северо–восток уходит гребень, прикрывающий от нас север и запад.
Хьюэлл помешал нам любоваться пейзажами. Построил в колонну по два, велев держать руки на затылке. Я, впрочем, не подчинился, а он не стал заострять на этом внимание. Через скальный перевал он повел нас на северо–запад.
Триста ярдов подъема на первый хребет — следующий раскинулся впереди, — и я замечаю слева, ярдах так в пятидесяти, груду камней, совершенно свежую. Снизу не разглядишь, что там за ней. Но мне и так ясно. Выход из туннеля, использованный Визерспуном и Хьюэл–лом рано поутру. Осматриваюсь, тщательно фиксируя в памяти приметы. Наконец обретаю уверенность: найду это место даже в кромешной тьме. Сам себе удивляюсь: что за неизлечимая страсть коллекционировать бесполезную информацию.
Через пять минут мы на следующем хребте; перед нами под сенью горы расстилается западная, долинная часть острова. Уже день, и все до мельчайшей подробности видно.
Долина побольше восточной, но ненамного. Миля в длину — с севера на юг. И ярдов четыреста в ширину, между морем и первыми уступами горы. Ни деревца. На юго–западе сверкающие воды лагуны взрезает длинный, широкий пирс. Отсюда, с расстояния в четыреста — пятьсот ярдов он кажется бетонным, на самом же деле, скорее всего, коралловый. На дальнем конце пирса, на рельсах, широко расставив лапы, стоит подъемный кран, какие мне случалось видеть в доках. Корпус и стрела на подвижных колесиках. Кран, каким могла пользоваться фосфатная компания. Именно наличие такого крана, должно было склонить флотское начальство к решению организовать базу на острове. Попробуй–ка сыщи еще где–нибудь посреди океана такие удобства.
На пирсе различимы еще две узкоколейные линии.. Одна, думаю, подавала вагоны с рудой на погрузку, вторая — обслуживала порожняк. Проржавевшие рельсы уходят на юг, к шахте. Вторая подновлена, свеженькие рельсы сверкают сотни за две ярдов отсюда. Прошивают бетонное кольцо диаметром в двадцать пять ярдов и обрываются у ангара, тридцать футов высоты, сорок — ширины, сто — длины. Мы находимся прямо над ангаром, ворота поэтому не увидеть. Но и так понятно: рельсы ведут внутрь. Ангар ошеломляет белизной. Это не краска. Это отбеленный брезент, предохраняющий металлический корпус от перегрева.
Чуть севернее разбросаны приземистые сборные домики — жилища обслуживающего персонала. Еще севернее — на четверть мили примерно врезанное в грунт мощное квадратное сооружение из бетона высотой в два–три фута. На нем — с полдюжины металлических шестов да столбов с оборудованными на них разнокалиберными антеннами.