Кравцов не слушал его. Прыгая через ступеньки, он сбежал в палубу «Д» и рванул дверь кают-компании, из-за которой доносились голоса и смех.
Сразу стало тихо. Сквозь сизую завесу табачного дыма десятки глаз уставились на Кравцова. Флетчер сидел на спинке кресла, поставив на сиденье ноги в высоких черных ботинках. Он выпятил нижнюю губу и шумно выпустил струю дыма.
– А, инженер, – сказал он, щуря глаза. – Как поживаете, мистер инженер?
– Хочу поговорить с вами, ребята, – сказал Кравцов, обводя взглядом монтажников. – Я знаю, что вы задумали бежать с «Фукуока-мару».
Флетчер соскочил с кресла.
– Откуда вы знаете, сэр? – осведомился он с недоброй ухмылкой.
– Вы собираетесь завтра прорваться на транспорт, – сдержанно сказал Кравцов. – Это у вас не получится, ребята.
– Не получится?
– Нет. Честно предупреждаю.
– А я предупреждаю вас, сэр: мы тут вместе с вами подыхать не собираемся.
– С чего вы это взяли, Флетчер? – Кравцов старался говорить спокойно.
– А с чего это нам платят тройной оклад за безделье? Верно я говорю, мальчики?
– Верно! – зашумели монтажники. – Даром такие денежки платить не будут, знают, что подохнем!
– Атом так и прет из Черного столба!
– Шаровые молнии по каютам летают!
– Макферсон помирает уже от космических лучей, скоро и мы загнемся!
Кравцов опешил. На него наступала орущая толпа, а он был один: Чулков исчез куда-то. Он видел: в углу на диване сидел Джим Паркинсон и безучастно перелистывал пестрый журнал с блондинкой в купальнике, на глянцевой обложке.
– Неправда! – выкрикнул Кравцов. – Вас ввели в заблуждение! У Макферсона инфаркт, космические лучи тут ни при чем. Ученые думают, как справиться с Черным столбом, и мы должны быть наготове…
– К черту ученых! – рявкнул Флетчер.
– От них все несчастья!
– Ученые всех загубят, дай им только волю!
– Завтра придет транспорт, и никто нас не удержит! Расшвыряем япошек!
Монтажники сомкнулись вокруг Кравцова. Он видел возбужденные, орущие рты, ненавидящие глаза…
– Мы не позволим вам дезертировать! – пытался он перекричать толпу.
Флетчер с искаженным от бешенства лицом шагнул к нему. Кравцов весь напрягся…
Паркинсон отшвырнул журнал и встал.
Тут с шумом распахнулась дверь, в кают-компанию ввалились монтажники из бригад Али-Овсада и Георги. Запыхавшийся Чулков проворно встал между Кравцовым и Флетчером.
– Но-но, не чуди, – сказал он техасцу. – Осади назад.
– Та-ак, – протянул Флетчер. – Своего защищать… Ребята, бей красных!
– заорал он вдруг, отпрыгнув назад и запустив руку в задний карман.
– Стоп! – Джим Паркинсон схватил Флетчера за руку.
Тот рванулся, пытаясь высвободить руку, но Джим держал крепко. Лицо Флетчера налилось кровью.
– Ладно, пусти, – прохрипел он.
– Вот так-то лучше, – сказал Паркинсон обычным вялым голосом. – Расходитесь, ребята. Моя бригада остается, мистер Кравцов. Будем ждать, пока нам не дадут работу.
В кают-компанию быстрым шагом вошел Али-Овсад.
– Зачем меня не позвал? – сказал он Кравцову, шумно отдуваясь. – Кто здесь драку хочет?
– Карашо, Али-Овсад, – сказал Джим. – Карашо. Порьядок.
– Этот? – Али-Овсад ткнул пальцем в сторону Флетчера, который все потирал руку. – Эшшек баласы, кюль башына![12] – принялся он ругаться. – Ты человек или кто ты такой?
27
Они ужинали втроем за одним столиком – Кравцов, Оловянников и Али-Овсад. Старый мастер жевал ростбиф и рассказывал длинную историю о том, как его брат-агроном победил бюрократов Азервинтреста и резко улучшил качество двух сортов винограда. Кравцов слушал вполуха, потягивал пиво, посматривал по сторонам.
– На днях, – сказал Оловянников, когда Али-Овсад умолк, – я стал невольным свидетелем такой сцены. Токунага стоял у борта – видно, вышел подышать свежим воздухом. Мне захотелось его незаметно сфотографировать, и я принялся менять объектив. Вдруг вижу: японец снял с запястья какой-то браслет, посмотрел на него и бросил за борт. Тут как раз Морозов к нему подошел. «Что это вы кинули в море, Масао-сан? – спрашивает. – Не Поликратов ли перстень?» Токунага улыбается своей грустной улыбкой, отвечает: «К сожалению, нет у меня перстня. Я выбросил магнитный браслет…» Ну, знаете эти японские браслеты, их носят многие пожилые люди, особенно гипертоники…
– Слышал, – сказал Кравцов.
– Да, вот так, – продолжал Оловянников. – Морозов стал серьезным. «Не понимаю, – говорит, – вашего хода мыслей, Масао-сан. Вы что же, полагаете, что нам не удается…» «Нет, нет, – отвечает Токунага. – Мы, конечно, вернем магнитам их свойства, но не знаю, дождусь ли я этого…» «Ну зачем вы так…» Морозов кладет ему руку на плечо, а тот ему говорит: «Не обращайте внимания, Морозов-сан. Мы, японцы, немножко фаталисты».
– А дальше что? – спросил Кравцов.
– Они ушли. Он, видимо, и вправду неизлечимо болен, Токунага…
– Да, – сказал Кравцов. – Не очень-то веселая история.
Некоторое время они молча ели.
– Что это за пигалица с седыми усами? – вполголоса спросил Кравцов, указав движением брови на маленького человечка, который ужинал за столиком Морозова.
– Эта пигалица – профессор Бернстайн, – ответил Оловянников.
– Вон что! – Кравцову стало неприятно из-за «пигалицы». – Никак не думал, что он…
– Такой немощный? А вы читали в американских газетах, как он вел себя в Принстоне? Он забаррикадировался в своей лаборатории и создал вокруг нее мощное электрическое поле. Он получал энергию от электростатического генератора, который вращался ветродвигателем. Бандитов затрясло, как в пляске святого Витта, и они поспешили убраться. Все шесть дней он просидел в лаборатории с двумя сотрудниками, на одной воде. Вот он какой.
– Все-то вы знаете, – сказал Кравцов.
– Профессия такая.
– Между прочим, Чулков рассказывал, что вы извлекали из него различные сведения обо мне. Зачем это?
– Болтун ваш Чулков. Просто я интересовался, как вы подавляли мятеж.
– Ну уж – «мятеж», – усмехнулся Кравцов.
– Он про тебя писать хочет, – вмешался Али-Овсад. – Он хочет писать так: Кравцов стоял возле Черный столб…
Оловянников со смехом протянул мастеру руку, и тот благосклонно коснулся пальцами его ладони.
– Целый месяц крутимся вокруг Столба, – сказал Кравцов. – Наблюдаем, измеряем… Осторожничаем… Надоело. – Он допил пиво и вытер губы бумажной салфеткой. – Действительно, трахнуть его, дьявола, атомной бомбой…
Морозов оглянулся, мельком взглянул на Кравцова. Услышал, должно быть. В тускловатом свете керосиновых ламп седина его отливала медью.
Кельнер-японец неслышно подошел, вежливо втянул воздух, предложил мороженое с фруктами.
– Благодарю, не хочется, – Кравцов поднялся. – Пойду Макферсона проведаю.
Али-Овсад посмотрел на часы.
– Через час Брамульян придет ко мне чай пить, – сказал он. – Один час времени есть.
– Приохотили вы его, однако, к чаю, Али-Овсад, – засмеялся Оловянников.
– Мы с Брамульяном в воскресенье будем джыз-быз делать. Мне повар обещал кишки-мишки от барана.
– Вы идете к Макферсону? – спросил Оловянников. – Разрешите, я тоже пойду.
28
Несколько дней назад врач разрешил Уиллу двигать руками и поворачиваться с боку на бок. Нет-нет да искажала гримаса боли его лицо, и нижняя челюсть как-то особенно выпирала, и Норма Хемптон в ужасе бежала за врачом.
Но все-таки опасность, по-видимому, миновала.
Уилл лепил из пластилина фигурки, а когда лепить надоедало, просил Норму почитать газеты или излюбленные «Записки Перигрина Пикля». Он слушал, ровно дыша и закрыв глаза, и Норма, взглядывая на него, не всегда могла понять, слушает ли он, или думает о чем-то своем, или просто спит.