Ута понял, что дальнейшие комментарии Ториан воспримет как личную обиду.
— Допустим, это справедливо. А его оруженосец, он не затаил на тебя злобу за то, что ты прикончил его бывшего господина?
Ториан покачал головой:
— Рэндалл считает, что рыцарь хотел умереть и я всего лишь послужил орудием судьбы. Я же сказал, он хороший парень.
Ута решил оставить этот разговор и, усевшись на небольшой деревянный табурет, вытащил топор из петли на спине и повертел головой из стороны в сторону.
— Никогда не привыкну ездить на лошади. Мне кажется, эти твари нарочно стараются причинить мне боль всякий раз, когда я сажусь в седло.
Ториан сел напротив и одобрительно взглянул на оружие.
— Хорошо ли тебе служит «Объятие Смерти»?
Ута при упоминании своего топора любовно похлопал по рукояти:
— Я уже довольно давно им не пользовался… но я не сожалею о своем выборе, если ты это имеешь в виду. Сражаться длинным мечом мне почему-то неудобно. Взмахнешь как следует, а тяжести не чувствуется.
Черным священникам разрешалось носить любое оружие, и, несмотря на то что большинство из них были вооружены мечами, иногда служитель смерти выбирал более экзотический клинок.
— Давай-ка отвлекись от поединков и мечей, Ториан, мы еще успеем рассказать друг другу свои истории. Сейчас у меня имеются для тебя приказания, и я хотел бы передать их прежде, чем вернется твой мальчишка.
Ториан нахмурился:
— А разве ты не объяснишь мне, почему именно тебя послали ко мне?
Ута надеялся, что Ториан не станет задаваться вопросом, почему Черный священник бросил охоту на восставших из мертвых.
— Я попросил, чтобы мне дали последнее задание, прежде чем…
Лицо Ториана приняло озабоченное выражение, и он нетерпеливо повторил:
— Прежде чем… что?
— Я обязан явиться в Черный собор в Тирисе после того, как мы с тобой расстанемся. Похоже, моя недавняя деятельность вызвала вопросы относительно моей преданности ордену. — Ута не собирался рассказывать Ториану все, частично потому, что он не хотел вообще об этом думать, но в основном потому, что знал: правда его другу сильно не понравится. — Я знал, что тебя отправили на поиски Черного Стража, и подумал, что смогу тебе помочь. В конце концов, ты один из немногих Пурпурных священников, с которым я могу хоть как-то общаться.
Ториан рассмеялся, и Ута подумал, что на сей раз ему удалось избавиться от расспросов.
— Ну, хорошо, — улыбнулся Ториан, — однако прежде, чем мы расстанемся, тебе придется рассказать мне о том, что ты натворил, и я буду очень разочарован, если это всего лишь байка, в которой фигурируют бутылка вина и какая-нибудь шлюха.
— А что, если это были… две бутылки вина и целая комната шлюх? — пошутил Ута.
— Просто обещай, что со временем расскажешь мне. — Ториан снова стал серьезным.
— Обещаю. Только не здесь и не сейчас, — честно ответил Ута.
Ториан немного повеселел, и мысли Уты обратились к основной причине его появления в Ро Тирисе: он должен был сообщить брату Ториану новости о ходе кампании в Ро Канарне и передать приказы из Арнона.
— Могу я теперь перейти к официальным церковным вопросам? — осведомился он.
Ториан кивнул и наклонился вперед.
— Какие новости из Канарна?
— Город пал четыре дня назад, сразу после того, как ты приехал в Тирис. Герцог Эктор взят в плен, и я уверен, что рыцари Красного ордена благородно обращаются с побежденными противниками, — иронически произнес Ута.
Ториан покачал головой:
— Кто командовал флотом?
— Сэр Мортимер Риллион, — ответил Ута тоном, выражавшим глубокую неприязнь к упомянутому рыцарю.
Ториан, судя по всему, разделял мнение Уты — он гневно ударил кулаком по металлическому наколеннику.
— Значит, люди Канарна?..
— Риллион взял с собой отряд рыцарей и кучку наемников. Мне кажется, с ним был еще сэр Певайн, и они не дали защитникам города даже возможности сдаться. Я знаю, что они взяли крепость после нескольких часов осады, и, основываясь на их прошлых подвигах, могу себе представить, что, войдя в город, они перебили всех, кто попался им под руку. Там был еще один Свободный Отряд раненов, но эти люди ушли еще до начала битвы, а те, кто остался, были слишком малочисленны.
Ториан близко к сердцу принимал сведения о бесчестном поведении своих собратьев-церковников, и, когда он заговорил, лицо его покраснело от гнева.