— Дядя, вам плохо? — раздался возле меня участливый голос. — Вам помощь нужна?
— Нет, иди отсюда, — глухо сказал я. — Мне хорошо! Кыш!
— Да вам же плохо! — раздалось еще несколько голосов. — Мы же видим! Давайте отведем вас к врачу, мам спешить некуда, все равно контрольная по физике.
— Идите учите уроки, — бормотал я. — Когда надо, вас не дозовешься!
— Нельзя дядю оставлять в беде, это не по-пионерски! — строго произнесла какая-то девчонка. — Если человек попал в беду, ему надо обязательно помочь!
— Мне хорошо, — застонал я. — Чего привязались, что у вас в школе больше дел никаких нет?
Подошли учителя узнать, в чем дело.
— Товарищ, что с вами? — начали толкать они меня за плечо. — Может быть, вызвать «скорую»?
«Лучше звоните сразу в морг!»
— У вас что-нибудь с сердцем? Мы сейчас вам дадим таблетку, — полезли преподаватели в сумочки.
Теперь протолкнуться ко мне стало невозможно. Все пролеты с первого по четвертый этаж были забиты, и я не сомневался, что где-то рядом ко мне присматривается спортивный 10 «Б».
— Пропустите врача! — послышались возбужденные голоса.
— Товарищ, — похлопала по плечу врач. — Что с вами?
Я вздрогнул.
— Помогите провести его в мой кабинет, — распорядилась врач. — Когда же рядом со школами психбольницы начнут строить!
Школяры с радостными криками схватили меня и развернули лицом ко всей школе.
— Да это же!… — пронесся смерч безудержной радости. — Это же… администратор Куралесинской филармонии!
Я рванулся через головы пионеров и учителей к выходу. Трещала любимая рубашка, трещали последние штаны. Каким-то образом я сумел отбрыкаться и понесся к выходу, сбивая на пути заслон за заслоном. Но когда до заветной двери оставалось метров двадцать, какой-то дежурный пионер быстро закрыл ее на ключ и, пригрозив мне кулачком, нырнул в подвал.
Чертоозерская школа № 1 являла собой четырехэтажное дореволюционное здание с непонятными ходами и выходами. В преследовании горячо любимого дяди Мойдодыра приняла участие вся школа без исключения. Даже первоклашки, ничего не соображая, и те тащились в хвосте этой принявшей огромные размеры погони.
— Где феерия? Где черные лилипуты? Где Станиславский?! — раздавались сзади меня вопли.
— Сейчас мы его без веревочек и ниточек!
— Он у нас сам будет летать!
— Отдайте его мне! Я ему налажу прямой левой! Метров тридцать второго этажа я пролетел быстрее
своего дыханья. Школа содрогалась от погони. Во главе бежал самый дисциплинированный и спортивный 10 «Б», размахивая огромными кулаками. Третий и четвертый этаж были пройдены даже стремительнее, чем второй. И вот, наконец, долгожданный… Тупик! А в начале коридора показались дорогие моему сердцу рожи ребятишек.
«Туалет! — мелькнуло в уме. — Дамский!» Я, не раздумывая, рванул дверь. Крика не последовало. Никаких крючков и задвижек на двери.
«Что за доверие такое? Как они тут живут?» Я бросился к окну, но там без парашюта делать было нечего. Торжествующие крики приближались все ближе и ближе…
«Чего они медлят?» — с ужасом думал я.
— Выходи! — вдруг послышались возбужденные запыхавшиеся голоса спортсменов.
— Выходи, администратор! — узнал я голос Семенова. — Будем по-честному, один на один!
«Ага! — дошло до меня. — Боятся зайти!» Подскочили учительницы. Они не верили своим глазам.
— Как вам не стыдно! — с негодованием кричали они. — А еще артист! Сейчас же выходите! Какое кощунство!
Вашему цинизму нет предела!
— Не входить! — орал я. — У меня живот!
— Какой позор школе! — колотили в дверь. — Какой неслыханный инцидент! Мы будем жаловаться в Министерство культуры!
«Инцидент нашли, — мучительно искал я выход. — Лучше пять минут побыть трусом, чем всю жизнь калекой. Попробуй выйди, там одна ряха Семенова чего стоит…»
Я уже не думал, что мне кто-то должен в этой школе, а с ужасом смотрел на водосточную трубу.
Или суд Линча, или свобода! Как я слез по этой древней, как римский водопровод, трубе — не помню. Несколько раз я умирал между этажами и, когда до земли оставалось метра три, вместе с трубой рухнул на асфальт. Лишь на улице, среди людей, которые меня видели в первый и последний раз, я почувствовал себя человеком.
Семьдесят рублей Закулисный с дьявольским визгом занес в долговую яму. Когда я попросил было Левшина сходить в школу забрать деньги, он только посмотрел мне в глаза и презрительно произнес:
— Если ты считаешь, что совершил подвиг, спустившись по водосточной трубе с четвертого этажа, то глубоко ошибаешься. Ты просто не знаешь, что такое администратор… Когда тебя вместо снеговика поставят старшеклассники под елку, облепят снегом и обольют водой в двадцатиградусный мороз, — поежился Витюшка, -когда ты, и спрыгнув с крыши школы, не промахнешься и попадешь точно в контейнер для отходов, когда тебя привяжут за ноги на турнике и заставят крутить «солнышко», когда подвесят за…
— Хватит! — оборвал я разошедшегося Левшина. — Хватит.
— Скучный ты человек! — воскликнул Витюшка. — В работе нужна фантазия, только тогда появится хорошее настроение, а без него и крошки не по кайфу.
— У меня после этой школы хорошее настроение теперь долго не пройдет.
— Запомни, — сказал серьезно Витюшка. — Надо делать заделку так, чтобы больше никогда не встречаться со зрителями! Закулисный так и делает. Только заканчивается спектакль, он хватает своей портфель и убегает на сцену, а к учителям выпускает Петю, обнаженного по пояс. — Эх, — горько вздохнул Витюшка, — даже жабе и той памятник стоит, а администратору — ни в одной стране не додумались поставить! Черт с ним, с памятником, — махнул рукой в отчаянии Левшин, — кружкой пива ни один гад не додумается угостить!
Закулисный на общем собрании известил, что, возможно, мы застанем «Чертог дьявола», который вот-вот должен приехать и отлабать пять концертов в самом Чертоозерске, остальные — по периферии.
Нам же до плана оставалось совсем мало: заделать с Левшиным по пять спектаклей — и назад, в Куралесинск.
Встреча с Яковом Давыдовичем Школьником для каждого артиста всегда праздник, недооценить который просто невозможно.
Была ли это роковая случайность, или… В десять часов вечера в гостинице «У озера» отключили свет. Дежурные орали на этажах, что сейчас… вот сейчас наладят.
Кому приходилось бывать в командировках, тот знает, что в это время только и начинается самая настоящая жизнь всех обитателей гостиницы. До десяти идет раскачка, разминка, завязываются знакомства, тебя только-только успели узнать, если же узнали накануне, то не до конца поняли всю глубину твоей души, все благородство твоих высоких порывов.
Кто?
С кем?
Где?
Когда?
Обитатели ссорятся, мирятся, делятся последним, как бы случайно ошибаются номерами и как бы случайно не гуда попадают по телефону. Жизнь в гостинице — это миг, ярчайший миг в их серой командировочной жизни. Уйти от преследования администратора, прошмыгнуть с незнакомкой мимо дежурной по этажу, выехать из гостиницы, не заплатив за разбитый графин и посуду, за переговоры и за чай, подружиться со швейцаром, расположить к себе горничную, чтоб молчала о том, чего ей знать совсем не нужно, и еще столько всего…
В десять часов вечера гостиница в ужасе вздрагивает и стыдливо закрывает глаза на все, растопыривая карман для чаевых.
И в этот самый момент, когда сотни голосов произнесли разом:
— Простите, но не встречались ли мы с вами в прошлом году в Альпах?
— Девочки, может, уйдем из этого гнусного кабака? У нас в номере такая музыка…
— Простите, я, кажется, не туда попал, но ваш голос так похож на…
— А я раз ее, суку, по бочине, по бочине!