Роджер Желязны
Фред Сейберхэген
Черный трон
1
Ее пение слышалось издалека со стороны моря. Продолжая свой путь на рассвете этого серого теплого дня сквозь туманы, которые окутали его мир этой полувязкой густой белизной, похожей на снег, убаюкивающей как покров или саван, мальчик двигался довольно осторожно, в то время, как голос без слов звучал внутри его, призрачные силуэты маячили вокруг. Обходя каменный выступ и ветку на просеке позади школы, он ощутил причудливую странность этого места, которое было давно ему знакомо. Эта внезапная загадочность овладела его душой, превратив ее в кокон, отгороженный от реальной жизни чем-то особым и невидимым, и эта просека стала отчетливой, словно вечная татуировка или шрам на всей его жизни.
Нечто большее, чем сумрачный голос моря неумолимо делало угасание мира еще пронзительнее. Но неужели само море могло быть причиной этого? Нет, не так. Нет.
И все-таки, это море. Песня каким-то образом сказала ему об этом, хотя и без слов. Море должно было быть. К нему ведет мальчика этот день, день, вобравший в себя стройный, мягкий, соленый звон, насквозь пронизанный песней, пульсирующей как содержимое вен и артерий.
Хрупкие пальцы веток царапали ему плечо, листья оставляли влажные поцелуи. Он свернул в сторону от темной коряги, споткнулся о другую, поднялся. Постепенно можно привыкнуть к лондонским туманам. Даже маленький американец быстро приходит к пониманию того, что надо отличать осторожность от страха, оценивать обманчивость расстояния, скользкую дорогу, недостаток звуковых ориентиров. Он двигался в бессознательном поиске певца, поиске, который начался, должно быть, еще до того, как он проснулся. В действительности, все это казалось не чем иным, как продолжением причудливого сна.
Он отлично помнил, как вставал, одевался, прощался. Но это был уже промежуточный эпизод. Все началось еще до этого. Что-то на берегу… Пляж? Берег. Одно и тоже. Он должен пойти и найти его сейчас. Он знал, что это где-то там. Пение было в обеих частях сна. Оно подсказывало, оно вело его…
Он продолжал свой путь; одежда становилась холодной и влажной, начала прилипать, ботинки намокли. Дорога шла под уклон, и когда он спустился, деревья расступились, хотя тени все еще продолжали вставать из тумана, и колокольчик — где-то звенел колокольчик, — словно конец неизвестности, медленный, земной, полнозвучный контрапункт этой бесплотной песни.
Соленый запах моря впервые достиг его, когда он начал спускаться, и он ускорил шаг. Скоро, скоро…
Внезапно тропа стала круче. Откуда-то донеслись крики чаек, их темные силуэты плавно скользили на белом фоне над головой. Легчайшее дуновение ветерка чуть коснулось его, принеся с собой еще более сильные запахи моря, чем он почувствовал раньше.
Тропа стала шире и не такой крутой. Неожиданно под ногами появился песок, гладкая галька шуршала и отскакивала. До него донесся шум моря. Чайки продолжали свой зов. Звон колокольчиков стал слабее.
Пение, едва ли более громкое, чем прежде, казалось, однако, ближе. Повернув налево, он пошел на звук, обходя крайнее дерево, довольно приземистое, похожее на пальмочку. Но оно не должно было тут расти.
Туман стал более густым, прибывая из отдаления со стороны воды. Местами белизна рассеивалась, позволяя ему увидеть участки гальки и песка. В других местах она извивалась, как змея, прижималась к земле или превращалась в причудливые фигуры, которые исчезали так же быстро, как и возникали. Так, продвигаясь вперед, пока не достиг воды, он остановился, нагнулся, опустил ладони в море, затем поднес палец к губам.
Это не сон. Вода была теплая и соленая, как кровь. Волна коснулась носков его ботинок, и он отошел назад. Он повернул и снова пошел, теперь уже совершенно уверенный, куда направляется. Он ускорил шаг, а потом побежал.
Он споткнулся, вскочил на ноги и продолжил идти. Возможно, он каким-то образом пересек незримую линию и вновь вернулся в свой сон. Оловянный звон колокольчика с бакена донесся до него, подавая знак о том, что где-то далеко справа был пролив. Казалось, будто море внезапно приблизилось. Огромная стая птиц пролетела над головой, издавая звуки, не похожие на крики чаек или каких-нибудь других птиц, которых он когда либо слышал. Колокольчики — теперь где-то позади него — звенели уже по-другому, отвечая как-то более прилежно и низко на случайные звонки с бакена. И пение… Сначала пение стало громче. Казалось, оно где-то совсем близко.
Что-то темное внезапно встало на его пути. Небольшая скала или…
Он споткнулся опять, стараясь обойти ее. Когда он упал, пение прекратилось, колокольчики затихли. Его глазам предстали унылые стены и пустые глазницы окон — какое-то сооружение, увенчанное зубцами, с башнями внезапно возникло из дюн, зловещее, мрачное, местами обрушившееся, рядом со спокойной свинцовой гладью карстового озера. Он падал, как-то очень стремительно, прямо туда…
Затем туман закружился, и дымка исчезла. То, что казалось далеким, было в пределах досягаемости. Теперь было ясно, что перед ним замок из песка, сооруженный на холмике возле заводи, оставленной приливом.
Его выставленная вперед рука задела стену. Центральный вход был завален.
— Нет! — раздался крик. — Ты, злодей! Прекрати!
И она налетела на него, колотя своими маленькими кулачками по плечам, спине, голове.
— Извини, — сказал он. — Я не хотел. Я упал. Я сделаю все, как было.
— О-х. — Она перестала колотить его. Он повернулся и взглянул на нее.
Серые глаза, темные растрепанные волосы ниспадали на лоб. Изящные руки с тонкими пальцами. Голубая юбка и белая блузка были перепачканы в песке, подол юбки намок. Ее полные губы дрожали, когда она переводила взгляд с него на песочный замок, потом снова на него, но глаза оставались сухими.