Она повернулась набок, и ее долго рвало. Перед глазами мельтешили разноцветные искры. Наконец, спазмы прекратились. Часто дыша, она подняла голову. Точнее, попыталась поднять, и не смогла. В глазах потемнело так, будто на голову накинули чёрный мешок. Она помотала головой, но темнота не исчезала, наоборот, она наливалась мраком, щупальцами продавливаясь внутрь сквозь глаза, заполоняя сознание.
– Нет! – глухо выдохнула девушка, выжигая из себя наступающую чёрную волну. – Ты меня не получишь!
Она сумела разогнуться и перевела дыхание. Во рту ощущался противный привкус. Она сплюнула.
Ни о чём не думая, она решительно ухватилась за переплетённые с корнями кости и… испуганно отдернулась. До неё отчётливо донесся жалобный женский стон. Оксана?
– Оксана! – закричала она, лихорадочно озираясь по сторонам, ладони ее полыхнули огненными сполохами, высвечивая окружающее крохотное пустое пространство.
Стон прекратился. Она снова взялась за корень – стон прозвучал ещё жалобней; тому, кто стонал было больно. Она бессильно привалилась к стене. Она не могла ничего сделать, не вызвав у Оксаны приступ боли. Но откуда боль? Оксана мертва, от неё остались одежда и кости. Или нет? Или сознание подруги, её душа, существует где-то здесь, только она не может его услышать? Но как бы там ни было, она не могла причинять ей боль.
Она полежала, успокаиваясь, скользя взглядом по скрученным останкам. Постепенно её заполонила отчужденно-холодная отстранённость, гасившая вспышки боли и гнева. Взгляд вдруг раздробился, рассыпался многочисленными глазами-сознаниями, кластерами её сути, по тянувшимся вверх корням и померк, расплываясь в навалившейся уютной пустоте и унося с собой чувства и мысли. Не было ни сил, ни желания сопротивляться, и она растворялась в накатившем покое, поглотившим последние отзвуки меркнувшего я. Она исчезала. Из всей совокупности человеческих чувств осталось лишь ощущение ласкового поглаживания тёплого ветерка, вбиравшего её в себя, вплетавшего в свою суть гаснущие остатки сознания.
И тогда, сквозь убаюкивающее покачивание под его порывами, начали просачиваться тоненькие жгутики боли. Они свивались, скручивались толстеющими канатами, впивались раскалёнными иглами, выдирая из серой дрёмы и не давая вновь соскользнуть в уютное беспамятство. Она боролась, не желая расставаться с умиротворяющим покоем и возвращаться туда, где придется осознавать себя и погружаться в суету окружающего мира, отключала пронизанные болью места и постепенно растворялась в манящем небытие. Но боль не сдавалась, нарастала, ввинчивалась вглубь, и она уже не успевала блокировать захваченные области, отступая и проигрывая, пока не взорвалась пылающим гейзером огня, разбрасывая искры на всё, куда могла дотянуться.
Она очнулась. Боль уходила, затихая где-то глубоко внутри ноющими отголосками, словно угасающий звук огромного колокола. И сразу со всех сторон, кроме одной, всё пронизал свет, отчего-то тянувшийся вдаль и сплетавшийся странным узором. А затем наступило понимание, что она так видит, что это её глаза, и это она сама раскинулась сетью остывших искр на чём-то чёрном и мёртвом. Некоторые искры висят поодаль, и через них видно основной узор – её саму на растопыренных сучьях Тётя.
Это я, пришла мысль. Кто я? Что со мной? Где я?
Разбросанная россыпь кластерного глаз-сознание искажала перспективу, не позволяла оценить окружавшую реальность, гасила пробуждённое восприятие. Мутнеющий разум ещё успел вычленить фигуры и лица ребят и девушек, вплетённых в искореженный ствол уродливой формы: открытый в немом крике рот Юли, испуганные глаза Оксаны и Жени, вскинувший в ярости руки Аристарх, Дима. И осознание, что она только что была там, среди них, слившаяся с мёртвой сутью Тётя, постепенно высасывавшей её жизненные силы до полного растворения в небытиё, оживило утихшую боль. Кластеры глаз-сознание-застывшие капли искр полыхнули огненным гейзером, соединились горящим факелом, скатившимся вниз, в землю, и выжигавшим по пути, но не способным выжечь, мёртвый ствол.
Света вскинулась, больно ударившись макушкой о потолок и до крови прикусив губу.