— Знаете ли вы, — сказал он, не останавливаясь, — что эти негодяи убили и господина Яна де Витта, как и его брата?
— Ах, ваше высочество, — грустно ответил полковник, — я предпочел бы, чтобы на вашем пути к штатгальтерству Голландией еще оставались эти два препятствия.
— Конечно, было бы лучше, — согласился принц, — если бы не случилось того, что произошло. Но, в конце концов, что сделано, то сделано, не наша в этом вина. Поедем быстрее, полковник, чтобы быть в Алфене раньше чем придет послание, которое, по всей вероятности, Штаты пошлют мне в лагерь.
Полковник поклонился, пропустил вперед принца и поскакал на том же расстоянии от него, какое разделяло их до разговора.
— Да, хотелось бы мне, — злобно шептал Вильгельм Оранский, хмуря брови, сжимая губы и вонзая шпоры в брюхо лошади, — хотелось бы мне посмотреть, какое выражение лица будет у Людовика Солнца, когда он узнает, как поступили с его дорогими друзьями, господами де Виттами. О Солнце! Солнце! Недаром зовусь я Вильгельмом Молчаливым; Солнце, бойся за свои лучи!
Он быстро мчался на добром коне, этот молодой принц, упорный противник короля, этот штатгальтер, еще накануне неуверенный в своей власти, к которой теперь гаагские горожане сложили ему прочные ступеньки из трупов Яна и Корнелия де Виттов — недавних благородных властителей перед людьми и перед Господом.
V
ЛЮБИТЕЛЬ ТЮЛЬПАНОВ И ЕГО СОСЕД
В то время как гаагские горожане раздирали на части трупы Яна и Корнелия, в то время как Вильгельм Оранский, окончательно убедившийся в смерти двух своих противников, скакал по дороге в Лейден в сопровождении полковника ван Декена, которого он нашел слишком сострадательным, чтобы и в дальнейшем считать его достойным доверия, каким удостаивал до сих пор, — верный слуга Краке, понятия не имевший об ужасных событиях, свершившихся после его отъезда, тоже мчался на прекрасном коне по обсаженным деревьями дорогам, пока не выехал за пределы города и окрестных деревень.
Оказавшись вне опасности и не желая вызывать никаких подозрений, он оставил своего коня в конюшне и спокойно продолжал путь по реке, пересаживаясь с лодки в лодку и добравшись таким образом до Дордрехта. Лодки ловко проплывали по самым коротким извилистым рукавам реки, которые омывали своими влажными объятиями очаровательные островки, окаймленные ивами, тростниками и пестреющей цветами травой, где, лоснясь на солнце, беспечно пасся тучный скот.
Краке издали узнал Дордрехт, этот веселый город, расположенный у подножия холма со множеством мельниц на нем. Он увидел красивые красные с белыми полосами домики с кирпичными фундаментами, омываемыми водой. На их открытых балконах над рекой развевались шитые золотом шелковые ковры, дивные творения Индии и Китая, а около ковров свисали длинные лески — постоянная западня для прожорливых угрей, привлекаемых сюда кухонными отбросами, что ежедневно выкидывали из окон в воду.
Краке еще с лодки сквозь вертящиеся крылья многочисленных мельниц заметил на склоне холма бело-розовый дом — цель своего путешествия. Дом этот четко вырисовывался на темном фоне исполинских вязов, в то время как гребень крыши утопал в желтоватой листве тополей. Он был расположен так, что падавшие на него, словно в воронку, лучи солнца высушивали, согревали и даже обезвреживали туманы, которые, несмотря на густую ограду из листьев, каждое утро и каждый вечер заносились туда ветром с реки.
Высадившись среди обычной городской сутолоки, Краке немедленно отправился к этому дому. Необходимо описать его читателю, что мы сейчас и сделаем.
Это был белый, чистый, сверкающий дом, впрочем, еще более основательно вымытый и начищенный внутри, чем снаружи. И жил в нем счастливый смертный.
Этим счастливым смертным, rаrа avis[2], как говорит Ювенал, был доктор ван Барле, крестник Корнелия. Он жил там с самого детства, ибо это был дом его отца и его деда, славных купцов славного города Дордрехта.
Торгуя с Индией, г-н ван Барле-отец скопил от трехсот до четырехсот тысяч флоринов; после смерти своих добрых и горячо любимых родителей в 1668 году ван Барле-сын нашел эти деньги совершенно новенькими, хотя одни из них были отчеканены в 1640 году, другие — в 1610-м. А это говорило о том, что то были флорины ван Барле-отца и ван Барле-деда. Поспешим заметить, что четыреста тысяч флоринов были только наличными, так сказать, карманными деньгами героя этой истории Корнелиуса ван Барле, поскольку от своих владений в провинции он получал ежегодно еще около десяти тысяч флоринов.