Корнелиус успешнее кого бы то ни было в Харлеме и Лейдене (городах с самой благоприятной почвой и самым здоровым климатом) достиг большого разнообразия в окраске и в форме тюльпанов и увеличил количество разновидностей их.
Он принадлежал к той изобретательной и простодушной школе, что с седьмого века взяла своим девизом афоризм "Пренебрегать цветами — значит оскорблять Бога", развитый в 1653 году одним из ее приверженцев.
Это была посылка, на которой последователи школы тюльпановодства, самой необычайной из всех школ, построили в 1653 году следующий силлогизм:
"Пренебрегать цветами — значит оскорблять Бога.
Тюльпаны прекраснее всех цветов.
Поэтому тот, кто пренебрегает ими, безмерно оскорбляет Бога".
На основании подобного заключения четыре или пять тысяч цветоводов Голландии, Франции и Португалии (мы не говорим уже о цветоводах Цейлона, Индии и Китая) могли бы, при наличии злой воли, поставить весь мир вне закона и объявить раскольниками, еретиками и достойными смерти сотни миллионов людей, равнодушных к тюльпанам.
И не следует сомневаться, что Бокстель, хотя и был смертельным врагом ван Барле, стал бы во имя этого сражаться вместе с ним под одними знаменами.
Итак, ван Барле достиг больших успехов, и о нем стали всюду столько говорить, что Бокстель навсегда исчез из списка известных тюльпановодов Голландии, а представителем дордрехтского тюльпановодства стал скромный и безобидный ученый Корнелиус.
Так из маленькой веточки черенка вдруг появляются необычайные побеги и от бесцветного шиповника с четырьмя лепестками ведет свое начало великолепная благоухающая роза. Так иногда корни королевского рода выходили из хижины дровосека или из лачуги рыбака.
Ван Барле, весь ушедший в свои работы по высаживанию, выращиванию и сбору цветов, ван Барле, прославляемый всеми тюльпановодами Европы, даже и не подозревал, что рядом с ним живет несчастный развенчанный король, чьим престолом он завладел. Он успешно продолжал опыты и благодаря своим победам в течение двух лет покрыл свои гряды чудеснейшими творениями, равных которым никогда никто не создавал после Бога, за исключением, может быть, только Шекспира и Рубенса.
И вот, чтобы получить представление о страдальце — такого Данте забыл поместить в своем "Аде", — нужно было только посмотреть на Бокстеля. В то время как ван Барле полол, удобрял и орошал грядки, в то время как он, стоя на коленях на краю грядки, выложенной дерном, занимался обследованием каждой жилки на цветущем тюльпане, раздумывая о том, какие новые видоизменения можно было бы в них внести, какие сочетания цветов можно было бы еще испробовать, — в то время Бокстель, спрятавшись за небольшим кленом (он посадил его у стены, устроив себе как бы ширму), с воспаленными глазами, с пеной у рта следил за каждым шагом, за каждым движением своего соседа. И когда тот казался ему радостным, когда он улавливал на его лице улыбку или в глазах проблески счастья, он посылал ему столько проклятий, столько свирепых угроз, что непонятно даже, как это ядовитое дыхание зависти и злобы не проникло в стебли цветов и не внесло туда зачатков разрушения и смерти.
Вскоре — так быстро разрастается зло, овладевшее человеческой душой, — Бокстель уже не довольствовался тем, что наблюдал только за Корнелиусом. Он хотел видеть также и его цветы, ведь он был в душе художником, и достижения соперника хватали его за живое.
Он купил подзорную трубу и при ее помощи мог следить не хуже самого хозяина за всеми изменениями растения с момента его прорастания, когда на первом году показывается из-под земли бледный росток, и вплоть до момента, когда, по прошествии пяти лет, начинает округляться благородный и изящный бутон, а на нем проступают неопределенные тона будущего цвета и когда затем распускаются лепестки цветка, раскрывая наконец тайное сокровище чашечки.
О, сколько раз несчастный завистник, взобравшись на лестницу, замечал на грядках ван Барле такие тюльпаны, что ослепляли его своей изумительной красотой и подавляли его своим совершенством!
И тогда, после периода восхищения, которое он не мог побороть в себе, им овладевала лихорадочная зависть, разъедавшая грудь, превращавшая сердце в источник мучительных страданий.
Сколько раз во время этих терзаний — описание их не поддается перу! — Бокстеля охватывало искушение спрыгнуть ночью в сад, переломать растения, изгрызть зубами луковицы тюльпанов и даже принести в жертву безграничному гневу самого владельца их, если бы тот осмелился защищать свои цветы.
Но убить тюльпан — это в глазах настоящего садовода преступление ужасающее!