Да, Barloensis. Прекрасное название! Все европейские тюльпановоды, то есть, можно сказать, вся просвещенная Европа, вздрогнет, когда ветер разнесет на все четыре стороны известие:
"Большой черный тюльпан создан".
"Его название?" — спросят любители.
"Tulipa nigra Barloensis".
"Почему Barloensis?"
"В честь имени творца его, ван Барле", — будет ответ.
"А кто такой ван Барле?"
"Это тот, кто уже создал пять новых разновидностей: "Жанну", "Яна де Витта", "Корнелия" и другие".
Ну что же, вот мое честолюбие. Оно никому не будет стоить слез. И о моем Tulipa nigra Barloensis будут говорить и тогда, когда, быть может, мой крестный, этот великий политик, будет известен только благодаря моему тюльпану, который я назвал его именем.
Очаровательные луковички!
Когда мой тюльпан расцветет, — продолжал мечтать Корнелиус, — и если к тому времени волнения в Голландии прекратятся, я раздам бедным только пятьдесят тысяч флоринов, ведь, в конечном счете, и это немало для человека, который, в сущности, никому ничего не должен. Остальные пятьдесят тысяч флоринов я употреблю на научные опыты. С этими пятьюдесятью тысячами флоринов я добьюсь, что тюльпан станет благоухать. О, если бы мне удалось добиться, чтобы тюльпан издавал аромат розы, или гвоздики, или, даже еще лучше, совершенно новый аромат! Если бы я мог вернуть этому царю цветов его естественный аромат, утерянный им при переходе со своего восточного трона на европейский, тот аромат, каким он должен обладать в Индии, в Гоа, в Бомбее, в Мадрасе, и особенно на том острове, где некогда, как уверяют, был земной рай, именуемый Цейлоном. О, какая слава! Тогда, клянусь! Тогда я предпочту быть Корнелиусом ван Барле, чем Александром Македонским, Цезарем или Максимилианом.
Восхитительные луковички!.."
Корнелиус наслаждался созерцанием и весь ушел в сладкие грезы.
Вдруг звонок в его кабинете зазвучал сильнее обычного.
Корнелиус вздрогнул, прикрыл рукой луковички и обернулся.
— Кто там?
— Сударь, — ответил слуга, — это нарочный из Гааги.
— Нарочный из Гааги? Что ему нужно?
— Сударь, это Краке.
— Краке, доверенный слуга Яна де Витта? Хорошо. Хорошо, хорошо, пусть он подождет.
— Я не могу ждать, — раздался голос в коридоре.
И в ту же минуту, нарушая запрещение, Краке устремился в сушильню.
Неожиданное, почти насильственное вторжение было таким нарушением обычаев его дома, что Корнелиус ван Барле при виде вбежавшего в комнату Краке сделал судорожное движение рукой, прикрывавшей луковички, и сбросил две из них на пол; они покатились: одна — под соседний стол, другая — в камин.
— А, дьявол! — воскликнул Корнелиус, бросившись вслед за своими луковичками. — В чем дело, Краке?
— Вот, — сказал Краке, положив записку на стол, на котором оставалась лежать третья луковичка. — Вы должны, не теряя ни минуты, прочесть эту бумагу.
И Краке скрылся, даже не оглядываясь назад: ему показалось, что на улицах Дордрехта заметны признаки волнения, подобного тому, какое он недавно наблюдал в Гааге.
— Хорошо, хорошо, мой дорогой Краке, — сказал Корнелиус, доставая из-под стола драгоценную луковичку, — прочтем, прочтем твою бумагу.
Подняв луковичку, он положил ее на ладонь и стал внимательно осматривать.
— Ну вот, одна неповрежденная. Дьявол Краке! Ворвался как бешеный в сушильню. А теперь посмотрим другую.
И, не выпуская из руки беглянки, ван Барле направился к камину и, стоя на коленях, стал ворошить золу — к счастью, она была холодной.
Он скоро нащупал вторую луковичку.
— Вот и она.
И, рассматривая ее почти с отеческим вниманием, сказал:
— Невредима, как и первая.
В этот миг, когда Корнелиус еще на коленях рассматривал вторую луковичку, дверь так сильно сотряслась, а вслед за этим распахнулась с таким шумом, что Корнелиус почувствовал, как от гнева, этого дурного советчика, запылали его щеки и уши.
— Что там еще? — закричал он. — Или в этом доме все с ума сошли!
— Сударь, сударь! — воскликнул, поспешно вбегая в сушильню, слуга, лицо которого было еще бледнее, а вид еще растеряннее, чем у Краке.
— Ну что? — спросил Корнелиус, предчувствуя в повторном нарушении всех его правил какое-то несчастье.
— О сударь, бегите, бегите скорее! — кричал слуга.
— Бежать? Почему?
— Сударь, дом переполнен стражей!
— Что им надо?
— Они ищут вас.
— Зачем?
— Чтобы арестовать.
— Арестовать меня?
— Да, сударь, и с ними судья.
— Что бы это значило? — спросил ван Барле, сжимая в руке обе луковички и устремляя растерянный взгляд на лестницу.