— Они идут, они идут наверх! — закричал слуга.
— О мой благородный господин, о мое дорогое дитя! — кричала кормилица, в свою очередь вбежавшая в сушильню. — Возьмите золото, драгоценности и бегите, бегите!
— Но каким путем я могу бежать, кормилица? — спросил ван Барле.
— Прыгайте в окно!
— Двадцать пять футов.
— Вы упадете на пласт мягкой земли.
— Да, но я упаду на мои тюльпаны.
— Все равно, прыгайте!
Корнелиус взял третью луковичку, подошел к окну, раскрыл его, но, представив себе вред, который будет причинен его грядам, он пришел в больший ужас, чем от расстояния, какое ему пришлось бы пролететь при падении.
— Ни за что! — сказал он и сделал шаг назад.
В это мгновение за перилами лестницы показались алебарды солдат.
Кормилица простерла к небу руки.
Что касается Корнелиуса ван Барле, то надо сказать, к чести его (не как человека, а как тюльпановода), что все свое внимание он устремил на драгоценные луковички.
Он искал глазами бумагу, во что бы можно было их завернуть, заметил листок из Библии, который Краке положил на стол, взял его и, не вспомнив даже — так сильно было его волнение, — откуда взялся этот листок, завернул в него все три луковички, спрятал их за пазуху и стал ждать.
В эту минуту вошли солдаты, возглавляемые судьей.
— Это вы доктор Корнелиус ван Барле? — спросил судья, хотя он прекрасно знал молодого человека. Он в этом отношении действовал согласно правилам правосудия, а оно, как известно, придает допросу сугубо важный характер.
— Да, это я, метр ван Спеннен, — ответил Корнелиус, вежливо раскланиваясь с судьей. — И вы это отлично знаете.
— Выдайте нам спрятанные документы, подстрекающие к мятежу.
— Подстрекающие к мятежу? — повторил Корнелиус, ошеломленный таким обращением.
— О, не притворяйтесь удивленным.
— Клянусь вам, метр ван Спеннен, я не знаю, что вы хотите этим сказать.
— Ну, тогда, доктор, я вам помогу, — сказал судья. — Выдайте нам бумаги, спрятанные у вас в январе сего года предателем Корнелием де Виттом.
В уме Корнелиуса словно что-то озарилось.
— Вот вы и начинаете вспоминать, не правда ли? — сказал ван Спеннен.
— Конечно, но вы говорите о подстрекательских бумагах, а таких у меня нет.
— Итак, вы отрицаете?
— Безусловно.
Судья обернулся, чтобы окинуть взглядом весь кабинет.
— Какую комнату в вашем доме называют сушильней? — спросил он.
— Мы как раз в ней находимся.
Судья заглянул в небольшую записку, лежавшую поверх других бумаг, которые находились в его руке.
— Хорошо, — сказал он с уверенностью и повернулся к Корнелиусу. — Вы мне выдадите эти бумаги? — спросил он.
— Но я не могу, господин ван Спеннен, эти бумаги не мои, они мне отданы на хранение и потому неприкосновенны.
— Доктор Корнелиус, — сказал судья, — именем Штатов я приказываю вам открыть этот ящик и выдать мне спрятанные там бумаги.
И судья пальцем указал на третий ящик шкафа, стоящего у камина.
Действительно, в этом ящике и лежал пакет, который главный инспектор плотин передал своему крестнику; было очевидно, что полиция прекрасно осведомлена обо всем.
— Ах, вы не хотите, — сказал ван Спеннен, увидев, что ошеломленный Корнелиус не двигается с места. — Тогда я открою сам.
Судья выдвинул ящик во всю его длину и раньше всего наткнулся на десятка два луковиц, заботливо уложенных рядами и снабженных надписями, затем он нашел и пакет с бумагами, который был точно в том же виде, в каком его вручил своему крестнику несчастный Корнелий де Витт.
Судья сломал печать, разорвал конверт, бросил жадный взгляд на первые попавшиеся ему листки и воскликнул грозным голосом:
— Ах, значит, правосудие получило не ложный донос!
— Как, — спросил Корнелиус, — в чем дело?
— О, господин ван Барле, бросьте притворяться невинным и следуйте за мной.
— Следовать за вами? — воскликнул доктор.
— Да, потому что именем Штатов я вас арестую.
Именем Вильгельма Оранского пока еще не арестовывали. Для этого он еще слишком недавно стал штатгальтером.
— Арестовать меня? — вскричал Корнелиус. — Что же я такого совершил?
— Это меня не касается, доктор, вы объяснитесь с вашими судьями.
— Где?
— В Гааге.
Корнелиус в полном изумлении поцеловал кормилицу, падающую в обморок, пожал руки своим слугам, обливающимся слезами, и двинулся за судьей. Тот посадил его в карету как государственного преступника и велел как можно быстрее везти в Гаагу.