С другой стороны, если я узнаю в этом обманщике Якоба, как знать, что тогда произойдет. Тюльпан может завянуть, пока мы будем его оспаривать. О помоги мне, Святая Дева! Ведь дело идет о моей судьбе, о жизни бедного узника: быть может, он умирает сейчас".
Помолившись таким образом, Роза благоговейно ждала помощи, которую просила у Неба.
В это время с конца Гроте-Маркта донесся сильный шум и гомон. Бежали люди, раскрывались двери домов, одна только Роза оставалась безучастной к волнению толпы.
— Нужно вернуться к председателю, — тихо сказала она.
— Вернемся, — сказал лодочник.
Они пошли по маленькой улочке, называвшейся Соломенной, и та привела их прямо к дому г-на ван Систенса, который своим лучшим пером и самым прекрасным почерком продолжал писать свой доклад.
Всюду по дороге Роза только и слышала разговоры о черном тюльпане и о премии в сто тысяч флоринов.
Новость облетела уже весь город.
Розе стоило немало трудов вновь проникнуть к ван Систенсу; как и в первый раз, он был очень взволнован, услышав магические слова "черный тюльпан".
Но, когда он узнал Розу, которую мысленно счел сумасшедшей, а может быть, и того хуже, он страшно обозлился и хотел прогнать ее.
Однако Роза сложила руки и с искренней правдивостью, проникавшей в душу, сказала:
— Сударь, во имя Неба, умоляю вас, не отталкивайте меня; наоборот, выслушайте, что я вам скажу, и, если вы не сможете восстановить истину, то, по крайней мере, у вас не будет повода упрекнуть себя перед лицом Господа из-за того, что вы приняли участие в злом деле.
Ван Систенс дрожал от нетерпения: Роза уже второй раз отрывала его от работы, вдвойне льстившей его самолюбию и как бургомистра, и как председателя общества садоводов.
— Но мой доклад, мой доклад о черном тюльпане!
— Сударь, — продолжала Роза с твердостью, что ей придавала невинность и правота, — сударь, если вы меня не выслушаете, то ваш доклад будет основываться на преступных или ложных данных. Умоляю вас, сударь, вызовите сюда этого господина Бокстеля — по-моему, он и есть Якоб, и клянусь Богом, что если я не узнаю ни цветка, ни его владельца, то не стану оспаривать права на тюльпан.
— Черт побери, недурное предложение! — сказал ван Систенс.
— Что вы этим хотите сказать?
— Я вас спрашиваю, а если вы и узнаете их, что это докажет?
— Но, наконец, — сказала с отчаянием Роза, — вы же честный человек, сударь. Неужели вы дадите премию тому, кто не только сам не вырастил тюльпан, но даже украл его?
Быть может, убедительный тон Розы проник в сердце ван Систенса и он хотел более мягко ответить бедной девушке, но в эту минуту с улицы послышался сильный шум. Роза уже слышала его у Гроте-Маркта, однако не придала ему значения. Теперь он усилился, но все же не мог заставить ее прервать горячую мольбу.
Громкие приветствия потрясли дом.
Господин ван Систенс прислушался к ним. Роза раньше их совсем не слышала, а теперь приняла просто за гул толпы.
— Что это такое? — воскликнул бургомистр. — Что это такое? Возможно ли это? Хорошо ли я слышал?
И он бросился в прихожую, не обращая больше никакого внимания на Розу и оставив ее в своем кабинете.
В прихожей ван Систенс и сам громко вскрикнул, с изумлением увидев, что вся лестница вплоть до вестибюля заполнена народом.
По лестнице поднимался молодой человек, окруженный или, вернее, сопровождаемый толпой, просто одетый в лиловый бархатный костюм, шитый серебром. С гордой медлительностью поднимался он по каменным ступеням, сверкающим белизной и чистотой.
Позади него шли два офицера: один моряк, другой кавалерист.
Ван Систенс, пробравшись среди перепуганных слуг, поклонился и почти простерся перед новым посетителем, чье появление вызвало весь этот шум.
— Монсеньер, — воскликнул он, — монсеньер! Ваше высочество у меня! Какая исключительная честь для моего скромного дома!
— Дорогой господин ван Систенс, — сказал Вильгельм Оранский с тем спокойствием, что заменяло ему улыбку, — я истинный голландец, люблю воду, пиво и цветы, иногда даже и сыр, вкус которого так ценят французы; среди цветов я, конечно, предпочитаю тюльпаны. В Лейдене до меня дошел слух, что город Харлем, наконец, обладает черным тюльпаном, и, удостоверившись, что это правда, хотя и невероятная, я приехал узнать о нем к председателю общества садоводов.
— О монсеньер, монсеньер, — восторженно промолвил ван Систенс, — какая честь для общества, если его работы находят поощрение со стороны вашего высочества!