Андрей Дышев
Черный тюльпан
Часть I
БЕЗ АЛИБИ
Глава 1
Я догадываюсь, зачем она приехала. Только напрасно старалась. Я отвоевался. Все, точка.
У человека, как и у металла, тоже есть свой запас прочности. Гнет, гнет тебя жизнь, ты держишься, сопротивляешься, борешься, но в один прекрасный момент – хрясь! – и готов. И медицина бессильна. Вот этого я боюсь и потому в авантюры не влезаю. Живу тем, что изредка помогаю Климу перевозить бочки с килькой на московский поезд и в сезон сдаю свою, так сказать, дачу отдыхающим. На еду хватает, а больше мне и не надо. Веду здоровый аскетический образ жизни, по-прежнему увлекаюсь круглогодичным плаванием в море и горами. Это намного безопаснее и полезнее для здоровья.
Но вот Анна, по-моему, намерена поставить крест на моей затянувшейся эйфории. Всю зиму и весну звонила из Москвы, намекала, что хочет провести лето в Судаке. Я ей тоже намекал, что, по всем прогнозам, вода будет ледяной и грязной, потому что в километре от берега затонула баржа, в море вылилось тридцать семь миллионов баррелей нефти, и для нее лучше провести лето где-нибудь на Багамах, тем более что как сотруднице преуспевающей столичной торговой фирмы ей это вполне по средствам. Я, конечно, поступил не по-джентльменски, солгав насчет прогнозов и затонувшей баржи, но больше нечем было удержать Анну на дистанции.
– Ты как будто не рад, – сказала она, появившись ранним июньским утром на пороге моей квартиры. Протянула сумку, подставила щеку для поцелуя. – Извини, что так неожиданно, но меня скоропостижно выгнали в отпуск.
Мы не виделись с того дня, как простились на Ленинградском вокзале осенью прошлого года, вернувшись российским рыболовным теплоходом из Лимы. Она мало изменилась, даже каким-то чудом сохранила на лице бронзовый приамазонский загар. Но короткую стрижку, с которой ходила по сельве, менять не стала, и ее светлые волосы, стянутые на затылке заколкой из черного бархата, теперь доставали до плеч.
Я не стал лицемерно суетиться, изображать бурную радость и, даже не предложив кофе, отвел ее на дачу, расположенную под Портовой башней старой крепости, и показал на крышу, хорошо замаскированную плотными зарослями виноградника.
– В домике, к сожалению, уже занято, – сказал я. – Но там тоже хорошо. Когда ты привыкнешь, тебя с крыши силой не стащишь.
Одно из немногих качеств, которое мне нравилось в Анне, – то, что она умела быстро приспосабливаться к любым неудобствам. Я помню, как она босой разгуливала по Ла-Пасу, как мы целые сутки мчались в разогретой солнцем машине в Лиму, как она вытаскивала меня из прибоя, как спокойно отреагировала на взрыв в кузове нашей машины по пути в Пукальпу… Девушка восприняла крышу дачи так же, как и ту мрачную каюту, в которой нам пришлось плыть из Лимы в Питер. Она постучала ногой по деревянной, наполовину прогнившей лестнице, ведущей наверх, ухватилась рукой за ветку ореха и стала осторожно подниматься по ступеням.
– Да-да, конечно, – говорила она. – Здесь тоже неплохо. Вид замечательный. Крепость как на ладони, горы, мусорные баки… На раскладушку я могу рассчитывать? – спросила она минуту спустя, откинув ногой пустую бутылку из-под портвейна, которая с грохотом покатилась по ступеням вниз.
Я затащил наверх раскладушку и натянул на арматурном каркасе большой кусок полиэтиленовой пленки на случай дождя. Анна срывала грозди черешни и стреляла в меня косточками. Я прикручивал край пленки проволокой, и мне некогда было уворачиваться. Она хотела что-то сказать и ловила мой взгляд.
– Через несколько дней мужик с сыном уедут, и можешь поселиться в домике. Душ и туалет внизу, кухня на веранде. Газа, правда, нет, так что пользуйся электроплиткой. За все полдоллара в день.
Я старался не смотреть ей в глаза. Анна же не сводила с меня взгляда и покусывала дужку очков.
– Говоришь, за все полдоллара? Ну хорошо.
Я спускался по скрипучим ступеням, и в мою спину летела очередь косточек. Так-то лучше, думал я. Все, что с нами было, – в далеком прошлом. Не хочу об этом говорить, не хочу вспоминать. Все лишь привиделось в горячечном бреду. Прошло, растаяло, как снег, быльем поросло, мхом покрылось. Баста!
Два дня мы не встречались. Мне стало известно, что Анна нашла себе подружку из пансионата железнодорожников, и они с утра до вечера пропадали на нудистском пляже под Соколом, а когда темнело, спускались на набережную и подолгу шлифовали ее, попутно сворачивая к белым столикам открытых кафе. Я был занят работой и почти не думал об Анне. Рыбаки засекли косяк кильки и каждый вечер сгружали на причал полные бочки слабосоленой рыбы. Отдыхающих было еще мало, и на набережной торговля шла вяло. Зато у Клима не было конкурентов. Он быстро договаривался с рыбаками насчет цены, покупал несколько бочек и переправлял их в Симферополь на московский поезд. Собственно, я и занимался перевозкой бочек из Судака на вокзал. Все остальное делал Клим.
О том, чем заполняет свой досуг Анна, мне регулярно докладывал Клим. Такая роскошная леди не могла остаться не замеченной им. Он мне завидовал и предлагал переселить Анну в его лодочный гараж.
– Послушай, Кирилл, тебе должно быть стыдно, что девушка живет у тебя в таких условиях.
– Она очень любит черешню, – ответил я. – И вообще она сначала собиралась жить в гамаке на дереве. У многих богатых москвичей бывают причуды.
– Я видел ее с подружкой на «Горке», – докладывал он мне вечером. «Горка» – это открытое кафе на набережной. Сидя за столиком, можно любоваться и крепостью, и коричневыми телесами на пляже. – Ты стремительно теряешь шансы, – продолжал Клим.– По-моему, к ней уже приклеились мужики.
Если бы он знал, какое прошлое связывало нас с Анной!
Я испытывал ее терпение. Конечно, она ждала удобного случая, чтобы поговорить со мной наедине, но меня трудно было поймать в поселке днем и вечером. Лишь однажды, после захода солнца, я встретил ее вместе с подругой Ириной на набережной. Подруга была эффектной девушкой со стрижкой «каре», которая очень шла к ее загоревшему лицу. Анна представила нас, я раскланялся, спросил, хорошая ли сегодня водичка, и, делая вид, что страшно занят, поспешил распрощаться. По утрам же, когда я приходил на дачу кормить кур, Анна еще спала на раскладушке под пленкой, словно парниковый цветок.