Анна, сохраняя чувство собственного достоинства, больше не приходила ко мне домой и терпеливо ждала удобного случая. Я же делал все возможное, чтобы этот случай никогда не наступил, и, появляясь по утрам на даче, выполнял всю работу быстро и бесшумно.
Но в одно прекрасное утро сын моего постояльца, которого я мысленно называл Мальчишом-Плохишом, подложил мне свинью. Набрав на берегу камней, он, едва рассвело, организовал охоту на моих кур и довольно метко обстреливал их, спрятавшись в зарослях виноградника. Когда я появился с ведром размоченного хлеба во дворике, куриный визг достиг своего наивысшего накала и, долетая до моря, наверняка заглушал шум прибоя. Мальчиш-Плохиш ничуть не испугался меня, даже попытался забросить несколько камней мне в ведро, как в баскетбольное кольцо. Я сунул ребенка под мышку и понес чадо отцу, который все еще крепко спал.
Анна проснулась, что, в общем-то, было не удивительно. Не успел я высыпать корм курам, потерявшим от стресса аппетит, как Анна, подкравшись ко мне со спины, приставила указательный пальчик между моих лопаток на манер пистолета.
– Ку-ку, – сказала она. – Попался?
– Попался, – согласился я, не оборачиваясь и поднимая руки вверх.
Глаза Анны были еще полуприкрыты, волосы спутались, и она вялыми движениями пыталась сплести косичку и закрепить ее на затылке.
– Хозяин, я хочу заплатить тебе за три дня проживания.
– Разве ты уже уезжаешь? – Кажется, в моем голосе предательски прозвучала надежда.
– Об этом даже не мечтай.
– Тогда заплатишь за все дни сразу, – ответил я и пошел к калитке.
– Кирилл! – Она позвала меня уже другим тоном, в котором не было веселых нот, и я, понимая, что разговора, которого так не хотел, все-таки не избежать, остановился и повернулся. – Кирилл, мне нужна твоя помощь, – добавила Анна.
– У меня сейчас очень много работы…
Я откровенно, чуть ли не прямым текстом посылал ее, но Анна уже взяла меня за руку.
– Что с тобой, Кирилл? Ты очень изменился.
– Наверное, это так, Анна.
– Тебе не хочется вспоминать о том, что с нами было?
Я рассматривал ее светлые, цвета утреннего неба глаза. Все, подумал я, сейчас она станет вспоминать сельву, я буду внимательно слушать, потом начну решать ее проблемы, втянусь в них, и прошлое, о котором я начал потихоньку забывать, хлынет на мою башку как лавина.
– А у тебя здорово обгорели плечи, – сказал я. – Принести кислого молока?
– Не надо, мне Ирина дала детского крема.
– Детским кремом обычно смазывают другое место.
– А ты поправился. Лицо округлилось.
– Да нет, тебе показалось. Просто я ем много соленой кильки, потому что она достается мне бесплатно, и по утрам опухаю.
Я тянул время, но какой в этом был смысл? Если Анна приехала в Судак ради того, чтобы я чем-то ей помог, то обязательно своего добьется.
– Что ты от меня хочешь? – спросил я, опуская пустое ведро на землю и складывая на груди руки.
Она вдруг усмехнулась, коснулась рукой моих плеч, провела по груди, легко постучала костяшками пальцев, как в дверь.
– Броня. Не достучишься, не пробьешь. – Она опустила руку, и лицо ее поскучнело. – Ничего мне от тебя не надо, Кирилл. Корми своих глупых кур и ничего не бойся. Иди-иди, колхозник, тебя заждались!
Она сняла с веревки полотенце, повесила его на шею и пошла в душевую.
Я поднял ведро. Куры, поворачивая головы то в одну, то в другую сторону, с опаской смотрели на меня.
Есть одна неоспоримая истина, подумал я, и заключается она в том, что ты, Кирилл Андреевич, превратился в трусливое, жалкое создание и место твое в самом деле в курятнике.
Глава 2
Она, наверное, решила поиздеваться надо мной.
– Алло! – раздраженным голосом кричал я в трубку, третий раз подряд реагируя на звонок. На другом конце провода опять молчали, я слышал лишь частое дыхание, нечто похожее на приглушенный голос, затем связь обрывалась короткими гудками. Подняв трубку в четвертый раз, я, не церемонясь, сказал громко и вразумительно:
– Иди в зад!
Ударил пальцем по кнопкам, положил трубку на стол. Теперь пусть названивает сколько душе угодно.
Семь утра. Для отдыхающих, конечно, это время завтрака и выхода к морю. Для меня, если я не занят перевозкой рыбы в Симферополь, это время самого крепкого сна. Но после идиотских звонков диван со смятой постелью уже не казался привлекательным. Меня трудно вывести из себя, но если это все-таки удается, я изменяю даже железным правилам.
Я выпил стакан кефира, кинул в свой пронзительно-оранжевый рюкзак с вышитыми на клапане инициалами «В. К. А.» моток пестрой альпинистской веревки, похожей по окраске на южноамериканскую болотную гадюку, дюжину титановых карабинов, мешочек с крючьями, канифоль, скальный молоток, взвалил рюкзак на плечи и вышел из квартиры.
Каждый сезон под Соколом или же в ложбине на Караул-Обе останавливались лагерем альпинисты. Там вполне приличные скальные стенки. Как только я замечал у нас в Уютном приезжих с тяжелыми бухтами веревок на плечах, со связками карабинов и крючьев на поясе, так сразу же вытаскивал из-под дивана свое скромное снаряжение для скалолазания и шел знакомиться. Обычно приезжали одни и те же люди, и я встречал старых знакомых.
Чтобы случайно не встретиться с Анной, я пошел не по шоссе, а краем поселка по холмам – серо-коричневым застывшим волнам, изредка поросшим можжевеловым деревом, низкорослым, с извивающимся крепким стволом и ветвями, напоминающими женскую прическу-»химию». От быстрой ходьбы у меня немного заныла печень. Тропическая малярия, которую я подхватил в сельве, привела в замешательство врачей нашей местной больницы. Врачи собрали консилиум и очень долго не могли решить, что со мной делать: я оказался первым пациентом в истории больницы с этим диагнозом. Иногда еще побаливала спина – в том месте, куда мне всадили пулю из винтовки «М-16» американского производства. Но об этом я не очень люблю вспоминать. Во-первых, потому, что меня лечили в ла-пасском госпитале за счет российского консульства, а оставаться вечным должником не в моих правилах. А во-вторых, потому, что меня, истекающего кровью, вывезла с плантации Анна. Я был без сознания и о случившемся тогда мог судить только с ее слов. Слишком много в этой истории было натяжек, чтобы я полностью верил Анне.