Тенгери взял зубила и молотки, не спуская глаз с девушки, и покрепче прижал к себе деревянную фигуру, словно опасаясь, что ветер сорвет с нее синее полотно и все увидят, что он несет. «Лучше сгореть со стыда в огне или броситься со скалы вниз очертя голову, — подумал он. — Насколько же она красивее той, что получилась у меня».
— Что это там у тебя? — спросил кузнец, подступая ближе.
— Ничего!
— Ничего? Тогда зачем ты обернул это в полотно?
— Ты чересчур любопытен, кузнец! Разве я спрашиваю тебя, почему ты сегодня выковал на десять наконечников для стрел меньше, чем велено ханом? — Это он просто так, наобум сказал.
— Ты пугаешь меня! — Силач с побагровевшим лицом снова отступил на несколько шагов назад.
— И поделом тебе, кузнец! Тот, кто не выполняет приказов властителя, должен испытывать страх!
— Когда твои зубила притупятся, я тебе их наточу, — выдавил из себя кузнец.
— Наверное, это скоро понадобится, — сказал Тенгери.
Тем временем девушка по имени Саран успела скрыться за черными кибитками, и он неспешно зашагал к юрте Герел и Ошаба. Теперь он уже поостыл и не слишком сердился на Герел за то, что она вынесла на люди фигуру сидящей на камне женщины. «Я спрошу Саран, не пойдет ли она вместе со мной к большому песчаному камню у отвесной скалы», — эта мысль овладела Тенгери. Она настолько проросла в нем, что он уже как будто видел перед собой ее светлый лик на темном камне. И по сравнению с этим изображением Саран все остальное представлялось ему настолько мелким и ничтожным, что обиду на Герел в конце пути словно ветром сдуло.
Пригнувшись, Тенгери вошел в юрту. Ошаб стоял перед очагом на коленях и шевелил в нем угли железной кочергой. Герел резала длинными полосками свежую баранину и подвешивала их к кожаному ремешку. А потом цепляла ремешки к поперечной балке под крышей юрты.
— Мы должны кое–что сказать тебе, — проговорил Ошаб, бросив быстрый взгляд на Тенгери.
— У вас неприятности? — полюбопытствовал Тенгери.
— Неприятности? С чего ты взял?
Герел потихоньку выскользнула из юрты.
— Я угадал это по выражению ваших лиц!
— Ну, — рассмеялся Ошаб, — это ничего не значит, ровным счетом ничего, Тенгери!
— Вот как…
Он огляделся. Справа и слева на стенках висели золотистые маски и жемчужные ожерелья. На шкафчике стояли тонкие фарфоровые чашечки с тремя золотыми шариками внутри. Нет, ничего из его доли добычи, которую он получил при ханском дворе, не пропало.
— А шелк? Он еще у вас?
— Куда же ему деться?
— Я просто так спросил.
Тенгери приблизился к шкафчику и поставил на него деревянную фигуру девушки. Полотно с нее он не снимал, но когда фигура оказалась наверху, оно как бы само по себе сползло с головы и задержалось на плечах, так что было похоже, будто девушка нарядилась в длинное, до пят, синее платье. К тому же это платье скрывало все недостатки резной фигуры, а голова, которая и без того нравилась ему, теперь понравилась еще больше.
— Разве это не та самая, что каждый день проходит мимо нашей юрты к загону с двумя ведрами? — спросил Ошаб, положивший кочергу подле очага.
— Ты хотел что–то сказать мне? — перебил его Тенгери, подняв глаза к свисающим сверху полоскам розоватого мяса.
Со стороны кузницы доносились звонкие удары по железу. «Похоже на радостные крики зябликов по весне! — подумалось Тенгери. — От страха перед ханом даже силач из силачей становится маленьким и жалким».
— Знаешь что… — неуверенно начал Ошаб и умолк, словно сомневаясь, уместны ли будут сейчас его слова. А потом решился: — Перед тем как ты пошел к реке, мы поссорились, Тенгери…
— Мы поссорились? Это вы меня ругали! А я вам ничего не ответил!
— Да, так оно и было!
— Все позади, Ошаб. Я больше не стану резать по дереву.
— Не станешь?.. — Тот встал и пошел позвать жену.
— Может, когда–нибудь потом вернусь к этому. А сейчас с этим покончено!
Вернулась Герел.
— Он не желает больше резать по дереву, жена, — проговорил Ошаб с нескрываемой грустью. — А мы–то хотели… — Ошаб вопросительно взглянул на Герел.
— Как, ты ему еще ничего не сказал?
— Нет, но вот возьму и скажу! Мы договорились… ну, то есть я велел Герел отнести одну из твоих фигур к хану.
— И она сделала это?
— Да, Тенгери, я отнесла!..
— Вот как!
Тенгери подошел к шкафчику и заглянул за него, чтобы узнать, какой фигуры не хватает.
— Значит, стражника!
— Да, стражника! — ответили они в один голос.
— Отнесли хану!
Оба кивнули.
— И хан принял тебя, Герел?
— Не сам хан! Но один из его слуг.
— И что он сказал тебе, этот слуга?
— Ничего. Кроме того, что, если хан скажет свое слово, к тебе пошлют гонца.
— Он не ругается, — сказал Ошаб. — Посмотри на него, Герел, он не ругается. А мы–то думали, что от твоей брани сломается поперечная балка и потолок рухнет нам на головы.
Сейчас Тенгери было все равно, что скажет о его работе хан: все его мысли занимала темная отвесная скала и светлый облик на песчаном камне. И все же он подумал: «А что, если хан и впрямь призовет меня ко двору и заставит вырезать то, что ему пожелается?»
— Мы разбогатеем! — сказала Герел.
— Держи язык за зубами! — прикрикнул на нее Ошаб.
— Кто был тот человек, с которым ты стояла у юрты? — спросил Тенгери.
— О, я совсем забыла рассказать о нем, — затараторила Герел. — Он из тех, кто служит при дворе нашего хана. Вот видишь, там уже знают о тебе. Этот человек пришел спросить, сколько у тебя таких готовых вещей из дерева!
— Она говорит правду, — подтвердил Ошаб. — Он был очень добр к нам, дорогой Тенгери. Значит, тебе нечего опасаться.
— Палачи на холме, — процедил сквозь зубы Тенгери, — тоже всегда добры к непокорным и говорят им с вежливой улыбкой, уже занеся меч: «Вам хорошо, вам повезло, вы попадете к богам раньше нас!» А потом, когда отрубленные головы уже лежат в траве, еще спрашивают друг друга: «Как ты думаешь, они уже наверху, у богов?»
— Что ты такое говоришь?.. — пробурчала Герел.
Позднее, когда они улеглись на шкуры, Тенгери полюбопытствовал:
— Они спросили, как меня зовут?
— А как же! — воскликнула Герел.
— Хан вспомнит, кто я такой!
— Ах, вот ты о чем! — удивился Ошаб.
— Об этом мы не подумали, — вздохнула Герел.
— Нет, это нам и в голову не пришло, — согласился с ней Ошаб. Помолчав немного, прошептал: — Ты не переживай, Тенгери. В тот раз, зная, кто ты такой, он поставил тебя десятником, хоть это и было очень странно. Мне почему–то кажется, он потому и поставил тебя десятником, что хорошо знал, кто ты такой…
— Но теперь я не тот, что прежде.
— А ему–то что до этого, Тенгери? Я думаю, в этот раз он назначит тебя придворным художником. Или, — тут Ошаб захихикал, — поставит сотником. Разве, начав резать по дереву и став художником, ты нарушил наши законы и обычаи? Чего тебе опасаться, Тенгери?
Но тот ему не ответил.
Когда взошла луна, ее бледный свет упал на накрытую синим полотном деревянную фигуру, стоявшую на шкафчике. Тенгери тихонько поднялся и осторожно, чтобы не разбудить спящих, приблизился к ней. Сняв полотно с головы девушки, он приспустил его и с плеч, и теперь они, как бы обнаженные, казались в лунном свете вылепленными из слоновой кости, а синее полотно превратилось в фиолетовое. Тенгери лег на свое место, положив руки под голову. Он долго разглядывал свое детище. Иногда быстро закрывал глаза, чтобы проверить, запечатлелась ли красивая головка девушки в его памяти. Когда фитиль ночничка погас и девушка отступила в темноту, он снова укрыл, ее с головой синим полотном. И осторожно провел кончиками пальцев по изогнутой шее. Сейчас она была холодной, как лунный свет.
Утром Тенгери заторопился к юрте Саран. Девушка как раз седлала лошадь. Оба кожаных ведра стояли перед юртой. Без молока, но зато полные чашек и других сосудов. «Она, значит, собралась к реке», — подумал Тенгери, и так как ни Саран, ни ее матушка, набивавшая подушки овечьей шерстью, на него никакого внимания не обратили, вернулся к себе, отвязал свою лошадь от жерди и медленно поехал по главной ордынской дороге к Керулену, время от времени придерживая своего гнедого, натягивая уздечку, отчего тот высоко задирал голову и испускал недовольное ржание. Тенгери то и дело оглядывался, ища глазами Саран. Но она появилась попозже, когда он уже ехал вверх по течению. Заметив ее, он сразу повернул гнедого и поскакал галопом вдоль кустов навстречу Саран.