— Так я тебе и сказал!
— Я и сама знаю!
— А я все равно не скажу, Газель!
«Могу ли я открыть ей, что я вырезал ее фигуру и что та стоит на шкафчике в юрте Ошаба? Должен ли я сказать, что полюбил ее и люблю все крепче и крепче?»
— Поцелуй меня, Черный, — прошептала она. — Поцелуй, чтобы я знала…
— Газель!
— …что ты знаешь то, о чем знаю я! — Глаза девушки потемнели. — Ты дрожишь, Черный… Ты не хочешь поцеловать меня?
— Да, конечно, только…
— Сейчас твои точечки опять загорелись, мой Черный!
— Газель!
Он протянул к ней руки. Саран слегка отпрянула, откинув голову, как испуганный зверек. Глаза ее расширились и округлились, словно девушка удивилась, каким безграничным может быть счастье.
— Мой Черный! — проговорила она, опустив голову и закрывая глаза. — Иди ко мне, Черный!
Где–то на берегу вскрикнула птица.
Ладони Тенгери сомкнулись на ее теплой шее, она, медленно теряя силы, обняла его. Он целовал ее губы и нежные плечи, как вдруг из его глаз потекли слезы.
— Почему, Черный?
— Я сам не знаю!
— Тогда все хорошо, мой Черный, — сказала она. — Ты плачешь от счастья и не осмеливаешься в этом признаться. Боишься, что любовь пропадет или улетит куда–то. Но пока мы вместе, она не пропадет и никуда не денется!
— Газель!
— Что ты?..
— Ты горячая, как солнце, и белая, как луна!
— Да, мой дорогой, мой сильный и храбрый Черный!
Белое облако, долго висевшее над скалой, все–таки откочевало, молчаливое, как и все прекрасное. Темно–синее небо гляделось в реку и любовалось своим отражением. Керулен пенился между камнями у излучины. Кусты и деревья на берегу устали от жары. На большом плоском камне, напоминавшем панцирь черепахи, лежали Тенгери и Саран. Сейчас они не разговаривали. Когда где–то поблизости треснула и переломилась ветка, Тенгери приподнялся, но Саран притянула его голову к себе.
Из воды выпрыгнула большая рыбина и со звонким плеском плюхнулась обратно.
На горячей спине каменной черепахи этого звука не услышали: влюбленные не замечали больше ничего вокруг.
Глава 14
ЛЮБОВЬ, ЛУНА И ЧИМ
К полудню Саран отвезла кожаные ведра с чистой посудой в орду и сразу вернулась. Тенгери ждал девушку у подножия скалы. Окутанные прохладой и тенью, они начали подъем. Оказавшись наверху, на гладкой покатой площадке, откуда открывался роскошный вид на окрестности, они то и дело поглядывали на белый песчаный камень с двумя березками по бокам, залитый сейчас ярким солнечным светом.
— Красиво здесь, — сказала Саран, подходя к самому краю скалы.
Внизу шумел поток, синий, как небо, а над его волнами летали вверх–вниз чайки, белые, как пена волн.
— Видишь его? Сейчас он такой маленький, как перевернутая чашечка.
— Да, Газель!
Они смотрели на камень, похожий на панцирь черепахи. Но мысли Тенгери далеко от скалы не удалялись. Он аккуратно разложил перед собой зубила, долота и молотки.
— Зачем тебе все это, Черный?
— Вот именно, зачем? — пробормотал он и подумал: «Ну, Тенгери, давай, самое время!»
Долота, зубила и молотки лежали в полном порядке, но он начал их зачем–то перекладывать. Саран спросила:
— Что с тобой? Что ты собираешься делать, Черный?
Он бросил на нее быстрый взгляд.
— У тебя такой вид, Газель, будто ты боишься, что я хочу тебя ими убить.
— Но…
— Не спорь!
— Ох и выдумщик ты, Черный!
— Ты присядь лучше, Газель, и смотри в сторону орды.
— А ты что станешь делать?
— М-да, что я стану делать? — Он тяжело вздохнул, искоса посмотрев на нее. — Я кое–что выдолблю в скале, — сказал он вдруг.
— Да? Луну? Или солнце? Огонь? Я угадала, Черный? Я видела в лесу камни с выбитыми на них луной, солнцем и языками пламени.
— Такие камни есть, — кивнул он, приставив долото к камню. Она не заметила, как дрожат его руки. — Только я хочу выбить в камне не луну, не солнце и не языки пламени, Газель, а…
— Может быть, меня, Черный? — рассмеялась она.
— Не исключено, — неуверенно проговорил он.
— Да я пошутила, Черный!
— А я нет!
— Черный!
— Сиди молча и не болтай! — Он взял другое долото и вытер тыльной стороной руки пот со лба и бровей.
На какое–то время Саран действительно умолкла, но ненадолго, ее мучил вопрос, почему он не сказал ей об этом раньше.
— Ты бы мог объяснить мне это еще внизу, у песчаного камня.
— Что? Что объяснить?
— Нет, ты и вправду хочешь выбить меня в камне?..
— Конечно, Газель!
Она вскочила на ноги и порывисто обняла Тенгери.
— Только чтобы никто об этом не узнал! — предупредил он. — И сядь, прошу тебя! Сиди и молчи!
Саран села, но сразу угомониться не смогла:
— Ты мне на один–единственный вопрос ответь, слышишь, Черный? Почему ты не сказал мне сразу, что хочешь…
— Почему, почему! — перебил ее он. И, понизив голос, добавил: — А если у меня ничего не выйдет, Газель? Что тогда будет?
— Тогда? — Девушка отвернулась и смотрела сейчас, как он и просил, в сторону орды. — Ничего такого не случится, Черный! Допустим, мой нос получится у тебя чересчур длинным, а рот огромным. Ничего страшного, Черный! Разве мало вокруг других камней, чтобы не попытаться еще раз, а потом еще?..
— Газель!
— Молчу, молчу!
Сейчас он был просто счастлив, и руки его больше не дрожали. Прошло довольно много времени, пока он не обратился к ней:
— Как это было замечательно… то, что ты мне сказала, Газель… Я насчет этих камней и того, что на них выбито. Нет, правда, это было замечательно. Я очень люблю тебя, Газель.
Саран продолжала хранить молчание и сидела в прежней позе, не шевелясь. Но по выражению ее лица Тенгери понял, до чего она рада его словам. Время от времени верховой ветер шевелил волосы Саран, которые свисали у нее до пояса, и даже набрасывал их на веточки невысокого куста, проросшего из камня. Тогда он подходил и освобождал их, целовал Саран и шептал:
— Газель моя! Моя Газель!
Вечером на песчаный камень под высокой отвесной скалой упали последние лучи заходящего солнца, и он казался красным, а там, где по нему долбил Тенгери, — ярко–красным. Голову Саран на камне толком разглядеть было еще нельзя, но он сказал девушке:
— Завтра в этот час она будет выглядеть совсем иначе, Газель!
— А теперь что будем делать, Черный?
— Останемся здесь, — твердо проговорил он.
— Черный! — воскликнула она и снова вскинула голову, как испуганный зверек.
— Когда луна взойдет над лесом, — прошептал он, — я кое–что скажу тебе.
Глаза ее расширились: она догадалась, о чем пойдет речь. Они прислонились спинами к песчаному камню и глядели в сторону орды. По степи носились гонцы и пастухи. С холмов стекали потоки воинов, тысячи которых возвращались с учений. А впереди них лениво летели стаи вспугнутых ими ворон. Потемневший Керулен торопливо стремил свои воды к излучине.
— Посмотри–ка на солнце, Газель!
— И что?..
— Правда, оно подпрыгивает?
— Подпрыгивает? Солнце подпрыгивает, говоришь?
— Да! Когда на него заглядишься, оно подпрыгнет. Конечно, это только так кажется, будто оно подпрыгивает, понимаешь, Газель?
Большой красный диск касался теперь высоких травинок в степи.
— Оно подпрыгивает! Нет, правда, оно подпрыгивает, Черный! — ликовала Саран.
— Вот то–то и оно! — И без всякого перехода Тенгери сказал: — Однажды — давно это было, Газель, — я тоже сидел под камнем у озера, на берегу которого росли три кедра. Когда я открыл глаза, потому что услышал поблизости от нас какие–то крики…
— От кого это — «от нас»?
— Я был там с приемными отцом и матерью, Саран. И вдруг нас окружили десять всадников. С копьями, мечами и боевыми топорами. Они словно из солнца вынырнули, эти воины, а солнце в тот день было похоже на сегодняшнее.