— Мы не победили, но мы и не разбиты, — сказал Мухули. — Что станем делать, мой хан?
— Позвать сюда писца! — приказал Чингисхан, бросив быстрый взгляд на Мухули.
— Что ты собираешься сделать, отец? — От нетерпения и злости Джучи даже закусил губу.
— Написать послание императору Хсуа Суну и заключить с ним мир! — ответил хан.
— Нет, отец! Нет! Нет! Никогда! — словно с цепи сорвался Тули.
— Нет? Ты говоришь мне «нет»? Я отдаю приказ, а ты говоришь «никогда»?
— Отец!
— Умолкни, Тули! Кто я для тебя прежде всего: твой отец или твой хан?
— Мой хан!
— Вот видишь! Справедливо ли будет, если мои сыновья получат, в отличие от всех остальных военачальников, право возражать мне? Держи язык на привязи, Тули!
Тули отступил на шаг назад, не осмелившись произнести ни полслова.
— Мы не бежали от них, мой хан, — очень тихо сказал Мухули.
— Нет, отец, мы не бежали, — подтвердил Джучи. — А ты намерен просить этого Хсуа Суна о мире?
— Просить? — Чингисхан рассмеялся. — Да, просить!
Вошел писец.
— Это мое послание императору империи Хин, — начал Чингисхан, глядя только на военачальников, но не на писца. — «Все цветущие провинции твоей великой империи, — продолжал он, — севернее Хуанхэ — Желтой реки — в моих руках! Тебе же принадлежит только твоя столица. Вот каким слабым сделало тебя Небо! Если я пожелаю отнять у тебя последнее, что скажет Небо обо мне? Я боюсь его гнева и поэтому принял решение отвести свое войско за пределы твоей империи».
Хан умолк и улыбнулся.
— Да, если ты пошлешь такое послание, тогда другое дело… — признал Тули.
— Да, такое! — перебил его хан.
— А все же я предпочел бы, чтобы город этот пал, — заметил Мухули.
— Я тоже! — поддержал его Джучи.
Чингисхан подошел к писцу Тататунго, положил ему руку на плечо и сказал:
— Добавь еще несколько слов в мое послание императору: «Не мог бы ты сделать подарки моим военачальникам, чтобы умерить их пыл и недовольство?»
— Но, отец!.. — Тули только покачал головой.
Писец удалился, и, когда открылась невысокая дверь походной юрты, они на какие–то мгновения увидели всю равнину перед Йенпином. Поднялся желтый ветер, который завывал от стен столицы до самых гор.
Чингисхан сказал:
— Йенпин — всем крепостям крепость! Не могу его больше видеть! Поставьте мою юрту так, чтобы из нее открывался вид на юг. И еще: подготовьте все необходимое для отхода к Доломуру.
— С пленными? — уточнил Джучи.
— Да, с пленными. Нет ли среди них больных?
— Нет, отец!
— А как быть с ранеными, мой хан? — спросил Мухули.
— Этих увезти сегодня же!
Чингисхан взял в руку зеркало в золотой оправе и стал в него глядеться. Долго расправлял бороду, будто искал в ней что–то. Потом пригладил кустистые брови и расчесал пятерней волосы на голове. Долго не отводил глаз от нескольких волосков, выпавших на колени и на ковер.
— Вода плохая! В империи Хин плохая, очень плохая вода! У меня выпадают волосы!
Потребовал, чтобы слуга принес ему овечьего жира. Натирая им голову, он сказал:
— Если среди пленных разразится болезнь, которая побежит от одного мужчины к другому, от женщины к женщине и не обойдет стороной даже детей, убейте всех пленных на месте. В этой стране не только вода желтая и плохая, в этой стране есть болезни, которые мы не знаем и которые могут уничтожить все мое войско.
Мухули поспешил оставить юрту, будто слова хана до такой степени его напугали, что он решил немедленно отдать соответствующие приказы.
— Ты себя плохо чувствуешь, отец? — спросил Тули.
— Отчего же, отчего же? — Хан рассмеялся и отбросил зеркало на подушки. — Очень даже хорошо, Тули, очень хорошо. Не выпить ли нам? За победу, Тули! За нашу победу, за то, Тули и Джучи, что пятьсот тысяч всадников победили многомиллионный народ!
— Но ведь у нас нет пока ответа китайского императора, отец, — сказал Тули.
— Ответит, вот увидишь. Сначала мое послание испугает и смутит императора, он встретит его с недоверием и заподозрит ловушку. Но моего замысла не поймет. Однако это–то и заставит Хсуа Суна усомниться в наших намерениях и спросить меня, почему я не ставлю никаких добавочных условий…
— Гонец из Йенпина! — доложил один из телохранителей хана.
— Вот видите, Тули и Джучи! Гонец с вопросами императора уже тут как тут.
У вошедшего в шатер молодого полководца было добродушное лицо, а роста он был небольшого даже для китайцев.
— Садись! — приветливо предложил ему хан.
Китаец повиновался и сел, все еще задыхаясь, и долго
переводил взгляд с крыши шатра на стоявшие в нем шкафчики, столики, блюда и кувшины в ожидании, что хан предложит ему говорить.
— Ты знаешь наш язык?
— Да. И еще три других!
— О-о! — только и выдавил из себя хан. Он не любил вести переговоры с теми, кто знал что–то, для него недоступное. — Если хочешь, я позову переводчика! — сказал Чингисхан, чтобы унизить собеседника.
— В этом нет нужды!
— Тогда говори, полководец!
— Император приказал мне вести переговоры с вами. Его выбор остановился на мне, потому что я владею вашим языком. Кто эти двое, что рядом с нами?
— Мои сыновья, полководец!
— У меня приказ говорить с вами с глазу на глаз!
— Я же сказал: это мой сыновья!
— И все–таки!..
— Мы одна плоть, одна кровь и одна голова!
— Но шесть ушей!
— И что же?
— Мой император…
— Его император! Ладно, Тули и Джучи, идите! — Чингисхан начал раздраженно одергивать левый рукав своего халата. К счастью, он нашел ниточку, которую удалось выдернуть. — Говори! — повелительно добавил он, не глядя на китайца.
— Мой император принял ваше послание с улыбкой, с благосклонной улыбкой, и возблагодарил Небо за то, что оно подало вам знак завершить поход. Он, конечно, готов послать вам подарки, чтобы умерить пыл и недовольство ваших военачальников, а также некоторых воинов, — это для него мелочи. Однако императора империи Хин очень интересует, какие условия властитель монголов связывает с заключением мира?
Чингисхан заставил себя сохранить серьезное выражение лица и не рассмеяться, когда ответил:
— Только одно условие!
— Одно? Могу ли я узнать какое?
— Есть у тебя особые полномочия, полководец?
— Да!
— На что?
— Я не вправе распространяться на сей счет!
Нет, этого молодого китайца на мякине не проведешь. Он встал, оправил свой кафтан и слегка прищурился. Вот он сидит перед ним, этот монгольский хан, этот степной волк, этот коварный властитель, о котором все говорят, что он хитер и непроницаем, и задает вопрос столь же неуклюжий, сколь и прозрачный. Или за ним все–таки что–то кроется?
— Мое условие: бывший князь Ляо, которого я поставил властителем, так и останется властителем Ляодуна.
— Мы согласны! — быстро ответил китаец и добавил, что он уполномочен своим императором дать этот утвердительный ответ.
— Вот, значит, как далеко простираются твои полномочия? — тихо, но не без издевки проговорил Чингисхан.
Полководец кивнул и улыбнулся:
— Что мне сообщить императору о вашем уходе в степь?
— Мы уйдем через день после того, как получим подарки.
— Тогда мне поручено передать вам сразу: император империи Хин дарит вам сто красивейших женщин своей империи. Первой среди них будет дочь убитого Сына Неба, императора Юн Хи. Если вы пожелаете, можете взять ее в младшие жены. Она получит приданое, положенное дочери императора, а красотой своей она может сравниться с цветком персика, который не раскроется, пока солнце не поцелует его своими лучами. Для ваших военачальников и храбрых воинов император посылает пятьсот верблюдов с золотом, серебром, жемчугом, слоновой костью, коврами, шелком и другим товаром.
— Хорошо, — сказал Чингисхан. — Слова, которыми мы обменялись, были хорошими, и я хочу, чтобы у тебя осталась добрая память обо мне. Возьми этот кинжал. Когда–то он принадлежал человеку, который предал меня. И от него, кроме этого кинжала, ничего не осталось. Ты сам видишь: кто нарушит данное мне слово, тот умрет, далеко он от меня или близко.