Темнота не позволяла мне взглянуть на мои часы, но, по моему мнению, прошло не менее двух часов.
Наскучив долгим молчанием, я не утерпел, чтобы не спросить Холмса едва слышным шепотом:
— Скажите, что вы предполагаете?
— Молчите, — ответил он. — Теперь не время рассуждать. Завтра утром мы узнаем все.
И снова часы потянулись за часами.
От долгого стояния ноги мои совершенно онемели, и я едва сознавал, где и зачем нахожусь.
Вдруг какой-то предмет неожиданно показался за стеклом окна.
Это был длинный шест со странным наконечником.
Холмс тихо дотронулся до меня, давая этим понять, чтобы я удвоил свое внимание.
Но мои нервы были и без этого напряжены в достаточной степени. Палка, управляемая, очевидно, чьей-то рукою, медленно поднялась снизу, и ее наконечник остановился на высоте форточки.
Затем он приблизился, и ручка форточки, находящаяся снаружи, попала как раз в паз наконечника.
Я заметил, как ручка повернулась.
Было очевидно, что кто-то снизу старался открыть форточку.
Но и теперь, как вероятно и прежде, гвозди, вбитые предусмотрительным Холмсом, оказались для этого сильной помехой.
Несмотря на все усилия, употребляемые человеком снизу, чтобы открыть форточку, она не поддавалась.
Движение палки продолжалось около получаса, но, видимо, человек отчаялся выполнить свое намерение, и палка снова исчезла под подоконником.
Снаружи до нас донесся легкий шум, затем все снова смолкло.
Прождав напрасно еще около часа, мы отошли от окна.
— Да, — произнес Шерлок Холмс, — мы с вами, дорогой Ватсон, оказались умнее и, как мне кажется, на этот раз избегли верной смерти.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил я.
— То, что кому-то очень нужно было открыть форточку для того, чтобы впустить в комнату странное существо, могущее пролезть в такое маленькое отверстие. Несомненно, это не мог быть человек. Для него форточка была бы слишком мала.
И, помолчав немного, он добавил:
— Впрочем, дорогой Ватсон, утро вечера мудренее, и будет самое лучшее, если теперь мы ляжем. Завтра утром я расскажу вам все подробно.
Как ни сгорал я от любопытства, однако пришлось покориться. Я прекрасно знал, что Холмс никогда ничего не скажет преждевременно, и поэтому не настаивал.
На следующее утро, однако, я встал раньше моего друга. Но лишь только я успел сбросить ноги с кровати, как Холмс открыл глаза.
Он спал замечательно чутко и достаточно было малейшего движения, чтобы разбудить его, как бы сильно он ни устал перед тем.
— Эге, мой друг! — воскликнул он весело. — Сегодня я не узнаю сам себя. Неужели вы могли меня опередить, проснувшись раньше?
Я невольно улыбнулся.
Мы стали одеваться. Вероятно, шум наших шагов и разговоры привлекли внимание обитателей дома, так как не прошло и 20 минут, как в дверь постучали.
Вошел лакей и спросил, не прикажем ли мы подать чай к нам в комнату.
— Нет, дорогой, — ответил Холмс, — мы пойдем его пить в столовую.
Подождав, пока лакей выйдет, он бросил на меня выразительный взгляд.
— За общим столом пить гораздо безопаснее, — произнес Холмс, — в особенности, когда видишь, что хозяин выпил стакан первым.
Покончив с нашим туалетом, мы вышли в столовую, где застали за чайным столом Бориса Николаевича и Николая Николаевича.
Вероятно, между ними перед тем произошла легкая размолвка, так как до нас долетел лишь конец фразы Бориса Николаевича:
— …наследство нельзя претендовать, раз ты не считал нужным даже ни разу заглянуть к нашему дяде, который всецело находился на моем попечении.
— Завещание есть воля покойного, — холодно ответил Николай Николаевич, — и раз он нашел нужным оставить мне часть своего состояния, несмотря на, то, что я более чем редко бывал у него, значит, так тому и быть.
Борис Николаевич хотел было что-то возразить, но, увидав нас, быстро оборвал разговор, очень любезно поздоровался и предложил чаю.
— Надеюсь, вы хорошо провели эту ночь? — спросил он, обращаясь к нам обоим.
— О, да, — ответил я. — Что касается меня, то я спал как убитый до самого утра.
— И я тоже, — произнес Холмс. — Деревенский воздух как нельзя более располагает ко сну, тем более после хорошей прогулки. А ведь мы вчера перед сном погуляли по вашему двору с добрый час.
И, обращаясь к Николаю Николаевичу, он добавил:
— Какая симпатичная у вас няня, Николай Николаевич.
— Вы находите? — ответил молодой человек, довольно улыбаясь.
Похвала старушке, видимо, понравилась ему.
Все лицо его приняло замечательно симпатичное, мягкое и доброе выражение.
— Я сам люблю эту старушку, — произнес он нежно. — Ни отца, ни матери у меня нет, и одна она осталась как единственное теплое воспоминание моего дорогого детства.
Разговор завертелся вокруг совершенно посторонних тем.
Братья вспоминали детство, свои шалости и проказы, и наше присутствие, по-видимому, нисколько не отвлекало их от этих воспоминаний.
Однако, в конце чая, перед тем как встать из-за стола, Борис Николаевич обратился к Холмсу.
— Вы позволите, мистер Холмс, задать вам вопрос?
— Пожалуйста, — ответил тот.
— Простите, может быть, это нескромно, но мне хотелось бы знать, насколько подвинулась ваша работа по выяснению загадочного убийства и, вообще, продвинулась ли она.
Холмс загадочно улыбнулся.
— Да, можно сказать, что она подвигается очень успешно, — сказал он. — Но по некоторым соображениям я все еще должен умалчивать о результатах моей работы, хотя и надеюсь на вашу скромность, но неосторожное слово всегда может нечаянно вырваться из уст, а это повредило бы всему ходу дела.
Борис Николаевич пожал плечами.
— Конечно, вам виднее, и было бы глупо с моей стороны настаивать на своей просьбе. Все равно, рано или поздно, вы сами все расскажете нам, а так как я не принадлежу к разряду любопытных, то умолкаю, по меньшей мере, до тех пор, пока вы сами не найдете нужным посвятить меня в ваши тайны.
Поговорив еще о разных пустяках, Холмс заявил, что ему необходимо поговорить кое о чем со мною вдвоем и, поблагодарив за чай, мы вышли из столовой.
Захватив в нашей комнате шляпы, мы прошли во двор, а оттуда на проселок и дальше.
Оглянувшись и заметив, что за нами никто не следует, мы пошли тише и, отойдя версты две от усадьбы, расположились на мягкой траве у дороги.
— Ну-с, дорогой Холмс, этой ночью вы обещали мне сообщить кое-что интересное о ходе ваших предварительных работ. Здесь мы находимся совершенно одни, и ничто не мешает нам разговаривать громко и откровенно.
— Совершенно верно, — ответил Холмс, с удовольствием потягиваясь на мягкой мураве. — Идя на эту прогулку, я и сам собирался рассказать вам все то, что было сделано мною до сих пор, и если вы готовы меня выслушать, то я начну хоть сейчас.
— Конечно, — воскликнул я, заранее радуясь интересному рассказу.
Холмс лениво потянулся и, повернувшись лицом ко мне, начал свой рассказ.
— Вы, наверно, помните, дорогой Ватсон, — заговорил он, — наш первый приезд к месту происшествия. С первого же взгляда на место, где было совершено преступление, я был несказанно удивлен тем поверхностным отношением к делу, которое проявили в данном случае следственные власти, словно это преступление совершенно не интересовало их. Они даже и не потрудились тщательным образом осмотреть комнату, где умер Карцев. Между прочим, при первом же взгляде на кровать покойного, я, благодаря увеличительному стеклу, заметил кое-что, сразу наведшее меня на верный след.
С этого момента я убедился, что преступление совершено не человеком, а животным.
На одеяле и подушке я заметил несколько серых волосков мягкой шерсти; и, рассмотрев их в лупу, определил, что они принадлежат, безусловно, животному.
При исследовании пола на вощеном паркете я различил несколько следов, шедших от окна к кровати и обратно. Следы эти были длинные, с узкой пяткой и длинными пальцами, и можно безошибочно сказать, что они принадлежат не кому иному, как обезьяне.