Валька сладко зевнула и перевернулась на другой бок.
"Захаживать, однако, буду. Отчего бы не захаживать... Пожалуй, куплю ей платок. Или чулки со швом?" .
Он отправил в рот кусок ростовского окорока.
"Нет, братцы, так жить можно, – думал он, облизывая пальцы. – Еще бы эта фефела готовить научилась... Вот что – я ей гусятницу куплю".
Валькины поразительные глаза больше не будоражили его, не заставляли скрывать смятение нарочитой грубостью. Привык, должно быть... Ада не вспоминалась вовсе. Иногда хотелось подумать о ней, как она там – но мозг тут же словно погружался в туман, из которого Алексей выплывал с какой-нибудь совсем посторонней мыслью.
Квартира, в которой жила Валька, была совсем небольшая, деленная – всего три комнаты, кухня, уборная и еще большой чердак, куда можно было попасть из кухни и где жильцы хранили всякий хлам, а помимо лета – и разные скоропортящиеся продукты. Соседей тоже было немного – старик да старуха. Полупарализованного старика соседа Алексей так и не увидел, только слышал его кряхтение за стенкой. С соседкой же, угодливой, но малоприятной старушенцией, он постоянно встречался на кухне или возле уборной. Держался вежливо, но холодно. И еще пару раз сталкивался с жильцом, которому старики сдавали угол. Это был неприметный и тихий молодой человек, от вида которого Алексея почему-то передергивало. Они не сказали друг другу ни слова, даже не поздоровались.
Раньше, как рассказывала Валька, у нее с соседями были жуткие скандалы. Старуха даже раз, подметя кухню, высыпала весь мусор ей в суп. Но теперь, когда старик окончательно слег, а особенно когда появился жилец, все как-то успокоилось.
X
Начальник службы тяги женил сына. Свадьбу играли в Доме железнодорожника, а на свадьбе, само собой, играли музыканты народного оркестра. Мероприятие, разумеется, оформили как плановое, и никто из оркестрантов за него не получил на руки ни копейки. Однако они не роптали и старались на совесть. Свадьба сына большого начальника – это событие из разряда "надо", а на всякое "надо" полагается отвечать "есть!". Тогда и только тогда можно рассчитывать на блага, которые просто на деньги купить ой как трудно – отпуска в желательное время, продвижение по службе, премии, путевочки, ордерочки, а то и орденочки. Алексею тем более было за что пахать: дело его, похоже, сдвинулось, и вскорости ему предстояла ответственная беседа в месткоме. Борисыч намекал, что предложат нечто непыльное по культмассовой линии.
На самом событии его явно отметили. Заказывали сольные номера, хлопали от души, зазывали к столу, угощали. Под конец какой-то важный дядька облобызался с ним, и чуть позеленевший от зависти Борисыч, улучив момент, шепнул ему, что это был не кто-нибудь, а сам начальник главка.
Домой Алексей пришел в первом часу, изрядно пьяный, но в весьма приподнятом настроении. Дверь в квартиру оказалась незаперта. Кинув в прихожей портфель, с которым он теперь не расставался-и для солидности, и храня в нем, на всякий случай, "джентльменский набор": стакан, штопор и презервативы, – он подошел к Валькиной комнате. В приоткрытых дверях торчал ключ. В комнате горел свет и слышалась музыка. Он немного удивился – ни репродуктора, ни проигрывателя у Вальки не было – и, толкнув дверь, вошел.
Валька не кинулась ему навстречу. Она сидела за столом, тупо улыбаясь и держа в руке стакан. Напротив нее восседали двое мужиков: один маленький, со смешным остроносым личиком, второй – настоящий громила с черепом и рожей неандертальца. На полу стоял патефон. Гуляли, судя по всему, неслабо. На столе стояли две водочные бутыли, одна пустая на две трети, другая пустая совсем. Еще одна лежала на боку. Из закуски Алексей разглядел только нарезанный лук на блюдечке, не считая некоторого количества беспорядочно разбросанных объедков огуречно-колбасного происхождения.
– Алелешенька пришли! – радостно взвизгнула Валька. – А у нас гости...
Маленький приподнялся и с большим чувством достоинства протянул руку. Чтобы пожать ее, Алексею пришлось сделать шагов пять, что ему и удалось, правда, не без труда.
– Тюкавкин, – представился гость, обхватив руку Алексея уже двумя руками. – Бухгалтер УРСа.
– Захаржевский, – в тон ему сказал Алексей и покачнулся.
– А это мой сослуживец, Дулев Джон Терентьевич, бригадир погрузо-разгрузочной бригады того же УРСа, – Тюкавкин показал на громилу, сидевшего совершенно неподвижно.
– Назван в честь Джона Рида, выдающегося пролетарского писателя Америки, – членораздельно произнес громила и тут же уронил голову на стол.
– Валенька, нам бы еще стульчик и приборчик для товарища, – сказал Тюкавкин. Валька хихикнула.
– Бесполезно, – заметил Алексей. – Набралась, как сука.
– Сам сука, – вдруг сказала Валька.
Алексей от неожиданности икнул. Тюкавкин потянулся к громиле и внезапно резко дернул его за волосы. Тот поднял голову.
– Ты, Джон Терентьевич, иди-ка вон на лавочке отдохни. А мы с товарищем посидим-потолкуем...
Громила встал, четко прошагал к лавке и упал на нее лицом вниз. Алексей тут же сел на его место.
Пластинка кончилась, и моментально встрепенулась Валька.
– Алешенька, а нам товарищ Тюкавкин патефон подарили, – радостно сообщила она.
– Стакан лучше давай и тарелку! – пробурчал он.
– Я танцевать хочу! – отозвалась она и, держась за шкаф, встала. – В парке Чаир распускаются ро-озы! Поставьте, а?
– Я те поставлю! – пообещал Алексей. – Стакан тащи!
– А вон тут чашечка стоит, – сказал Тюкавкин. – Из нее не пил никто. Валенька чаю захотела, достала, а потом и забыла...
– Наливай! – махнул рукой Алексей. – Со знакомством!
– Очень приятно! – сказал Тюкавкин и вылил всю водку из оставшейся бутылки в чашку Алексея.
– А себе-то? – качая головой, спросил Алексей.
– Да, проявили, так сказать, нетвердость руки. – Тюкавкин вздохнул, нагнулся под стол и вынырнул с новой бутылкой.
Валька, пытаясь завести патефон, споткнулась об него, расколотила пластинку и разревелась.
– Да ладно тебе. – Алексей вдруг сменил гнев на милость. – Я завтра новую куплю. Садись, выпей с нами.
– Женское общество украшает коллектив, – высказался Тюкавкин, наливая и ей.
Выпили. Валька даже, кажется, протрезвела маленько, слазала на полку, достала еще огурчиков и хлеба на закуску. На большее ее, правда, не хватило. Она, держась за стену, доползла до лежанки и свалилась поперек нее. Алексей ломанулся было вслед за ней, но врезался в шкаф, сверху что-то упало и звякнуло. Алексей пожал плечами и вновь уселся на стул.
– А вы, значит, как нам Валенька докладывала, музыкальный работник? – осведомился Тюкавкин, наливая еще по одной.
– Да. Пианист. – Для большей убедительности Алексей поболтал в воздухе пальцами.
– Почетный труд, – сказал Тюкавкин. – У нас всякий труд почетен. Я лично больше уважаю труд умственный, как то: работник культуры, образования или, допустим, финансово-учетного фронта...
Алексея качало на волнах этого липучего голоса, то унося в беспамятство, то возвращая сюда, на шаткий стул у пьяного стола. Качало, качало, убаюкивало...
Резко накренило и грохнуло... Алексей дернулся и протрезвел мгновенно.
На него, обходя стол, кошачьим шагом надвигался товарищ Тюкавкин, держа в руке сточенную финку, которую Валька использовала для резки хлеба.
– Ш-шпион! – шипел Тюкавкин. – Политбандит, с-саботажник!
Осторожно, не отрывая глаз от безумного лица бухгалтера, Алексей поднялся и отпятился из узкого пространства между столом и боком шкафа на центр комнаты. Зрачки Тюкавкина сузились в точки, губы сосредоточенно двигались, острие финки в его руке смотрело Алексею прямо в горло...
...Эту несложную последовательность движений Алексей усвоил еще в гимназические времена. Его научил странный человек Василий Фалькенгауз, бывший полицейский агент, работавший одно время в мастерской отца. Всерьез воспользоваться этим приемом пришлось лишь однажды, когда дальстроевские "социально близкие", они же "воры", проиграли его в карты. Проигравшего, явившегося за его жизнью, утром нашли в мусорном баке за пищеблоком. Больше на Алексея в карты не играли...