— Давай, сюда к нам, — нетерпеливо позвал Лаегр.
Когда они спустились на эту гигантскую палубу, они не остановились, а пошли ещё ниже в душную комнату вчетверо меньшего размера, освещенную узкими лучами солнечного света, просачивавшегося сквозь щели в потолке.
— Здесь ты будешь спать, — сказал Лаегр, указывая в темный угол палубы, рядом с массивным дубовым бортом корабля. Кто-то задвигался, в темноте неожиданно появились два глаза, и чей-то низкий голос спросил: «Ещё один юнец, которого никто не может найти в темноте?»
— Заткнись, Хуан. Гляди, парень, эти веревки отделяют твою койку от остальных, чтобы ты не наваливался на соседей, когда мы выйдем в море.
— Похоже на гроб с крышкой.
— Заткнись, Хуан.
После того как штурман выяснил, какая именно из коек будет принадлежать Мануэлю, тот упал на неё и опять начал плакать. Он был длиннее, чем койка, а перегородки, установленные на палубе, были побиты и все в занозах. Люди вокруг него спали или разговаривали друг с другом, не обращая внимания на Мануэля. Цепочка его медальона сдавила шею, и он, поправляя его, вспомнил молитву.
По словам монахов, его ангелом-хранителем была Святая Анна, мать святой девы-Марии и бабушка Иисуса. У него был маленький деревянный медальон с нарисованным на нём её изображением, который ему дал аббат Алонсо. Он сжимал медальон в руке и всматривался в крошечные коричневые точки, которые были её глазами.
— Пожалуйста, святая Анна, — молился он про себя, — забери меня домой с этого корабля. Забери меня домой, — он сжал его с такой силой, что край деревяшки оставил красную полосу на его ладони. Прошло немало времени до того, как он уснул…
Два дня спустя самая удачливая Великая и Славнейшая Непобедимая Армада снова вышла из Коруньи, в этот раз не было ни флагов, ни толп зрителей, ни облаков ладана, стелющихся по ветру. Бог послал им хороший западный ветер, и они двинулись на север. Суда были построены по плану, придуманному военными, и двинулись в строгом порядке, покачиваясь на волнах, — сначала галеасы, затем суда снабжения и большие галеоны по обоим флангам. Тысячи моряков свисали с сотен мачт, производя величественное, незабываемое впечатление, они были похожи на рощу белых деревьев на широком синем поле.
Вместе с остальными Мануэль был очарован видом. На «Ла Лавии» жило четыре сотни людей, а чтобы управлять кораблем, было достаточно тридцати, поэтому все три сотни солдат стояли на юте, глазея на флот, а моряки не занятые на вахте и бодрствующие делали тоже самое, но только на баке.
Моряцкие обязанности Мануэля были простыми. Он стоял около левого борта с середине судна, рядом с креплением концов парусов грот-мачты и большого латинского паруса фок-мачты. Мануэль и ещё пять человек, следуя инструкциям Лаегра, натягивали или ослабляли эти канаты. Вязали узлы другие люди, поэтому его работа сводилась к натягиванию каната, когда ему приказывали. Его работа могла быть более интересной, но планы Лаегра сделать его марсовым, как остальных африканцев на борту, потерпели фиаско. Но не потому, что Лаегр не пытался. «Бог создал вас, африканцев, более ловкими, чтобы вы могли забираться на деревья, иначе бы вас съели львы, верно?» Но, карабкаясь по вантам грот-марса за марокканцем по имени Хабидин, Мануэлю показалось, что он плывет в пространстве, почти касаясь низких облаков, над бесконечно далеким морем, усеянном кораблями. Добравшись уже почти до вершины, он так вцепился в такелаж, что снять его смогли только впятером. Недовольный Лаегр слегка, чтобы не покалечить, ударил его тростью и оттолкнул его к левому борту. «Ты, должно быть, загоревший сицилиец». Так он и был назначен на этот пост.
Несмотря на эту историю, он поладил с командой. Не с солдатами, они были грубы и надменны по отношению к морякам, те, в свою очередь, старались не попадаться им на глаза, не желая получать пинки и слушать оскорбления. Три четверти людей на борту были настроены враждебно и оставались чужаками. Моряки, напротив, сплотились вместе. Это была смесь наций, собранная со всего Средиземноморья, и Мануэль, несмотря на то что он был новеньким, не выделялся. Они были едины в своем недовольстве и презрении к солдатам.
— Те герои не смогут завоевать остров Уайт, если мы не доставим их туда, — говорил Хуан.
Сначала Мануэль познакомился с соседями на своей вахте, потом с соседями по койке. Поскольку он говорил на испанском и португальском, а также немного по-арабски, сицилийски, на латыни и знал марокканский диалект, он мог общаться со всеми в своем углу на нижней палубе. Однажды его попросили переводить для марокканцев, он несколько раз разрешал чужие споры, и он быстро соображал и иногда переводил не вполне верно, если это могло помочь разрешению спора. Хуан, в беседе с Лаегром отпускавший ехидные замечания по поводу появления Мануэля, оказался единственным чистокровным испанцем в кубрике. Он любил поговорить и пожаловаться Мануэлю и всем остальным: «Я воевал с Эль Драко[2] раньше, в Индии, — хвастался он. — Нам очень повезет, если мы одолеем этих дьяволов. Попомните мои слова, нам их никогда не одолеть».