Гуков молчал тоже.
– Знаете, – заговорил наконец Михаил Сергеевич, – мне кажется, что я виноват в смерти Ирины.
– Почему вы пришли к такому выводу?
– Вы сказали однажды, когда встретились со мною впервые, что прокуратура получила анонимное письмо, где говорилось о самоубийстве Ирины.
– Было такое дело.
– Так вот, я, помнится, категорически возражал против подобной версии. Не верил в несчастный случай, она была очень хорошим пловцом. Тогда остается одно: Ирину убили. Кто? Зачем? Я вспомнил о ее подавленном состоянии в последнее время, она пыталась скрыть его от меня, но тщетно. А теперь вижу, что ошибался. Прав был анонимный информатор: Ирина покончила с собой. И в смерти ее повинен я один.
– Почему вы так считаете, Михаил Сергеевич?
– Мне казалось, что такого сильного чувства, как мое к ней, у Ирины не было. А теперь думаю, что это не так. Ирина любила меня, но не могла переступить через свою совесть. Она знала, что отберет у моих детей отца, и не могла пойти на это, тем более что сама выросла сиротой, воспитывалась у тетки. Я не должен был позволять зайти нашим отношениям так далеко. Потому и вина вся ложится на меня.
– Интересный вы человек, Михаил Сергеевич, – сказал Андрей Иванович. – С вами любопытно беседовать. Но вот этот ваш ход беспомощен и недостоин вас. Да, в уголовном кодексе РСФСР есть статья, предусматривающая ответственность за доведение до самоубийства. Но это не тот случай, Михаил Сергеевич. Не надо брать на себя того, чего не было в действительности.
СЕМЕН ДЫНЕЦ РАССКАЗЫВАЕТ…
Семен Гаврилович Дынец вошел в зал Центральной телефонной станции, обвел глазами томящихся в ожидании переговоров людей, мысленно выразил им сочувствие и направился к окошечку, где принимали плату за телефонные переговоры в кредит – Мария Михайловна задолжала в этом месяце, беспрерывно вызывая Москву, их непутевого сына, выкинувшего такой немыслимый фортель.
У окошечка стояла небольшая очередь. Семен Гаврилович встал за высокой тоненькой блондинкой, которая нетерпеливо вертела головой, вздыхала: ей, видимо, не хватало времени, а очередь подвигалась недостаточно быстро.
Девушка наконец не выдержала, рванулась в сторону и едва не бегом покинула зал. Дынец обрадовался, что очередь стала короче: ведь и он торопился тоже, и тут впереди стоящий гражданин стянул соломенную шляпу с головы, носовым платком обтер вспотевшую голову – дни в Рубежанске стояли жаркие, – и глаза Семена Гавриловича уставились в коротко остриженный затылок.
…В лагере для перемещенных лиц Семен Дынец познакомился с Дмитрием Ковалевым. Он был старше Семена на пять лет, попал в окружение под Харьковом в сорок втором году, помыкал горя вдоволь, но сдаваться не собирался, дважды совершал побег, едва не попал в газовую камеру, а теперь рвался на Родину.
Диму Ковалева начали обрабатывать одним из первых. Однажды он не вернулся в барак… Только на утро Дынец узнал, что его друг дал в морду одному типу, который предлагал ему «особую работу». Ковалева избили охранники и бросили в карцер.
Через несколько дней Ковалев вернулся и рассказал Семену, как пытались его завербовать в разведку. Видимо, он рассказывал об этом не одному Семену. Деятели из специальной службы не могли допустить утечки такой информации… Однажды Диму Ковалева нашли на окраине лагеря с ножом в сердце. Официальное расследование гласило, что этот русский был убит дружками из-за неуплаты карточного долга. На том дело и закрыли, хотя всем было известно, что Ковалев и карт-то никогда не держал в руках.
Дынец скоро понял, что перед ним два пути. Первый – предательство. Он знал по рассказам Ковалева, чего потребуют от него новые хозяева. Второй – отказаться от вербовки и разделить участь Димы. А ведь он так молод и давно не видел родного дома, Белую Церковь, родителей…
Где же выход? Может быть, есть и третий путь? А почему бы ему и не быть? Ведь он, Семен Дынец, может и переиграть этих типов! Он согласится только для вида, только чтоб выбраться отсюда, а уж потом найдется момент, когда он окажет им: «Ауфвидерзеен» – и смоется к своим. Так и решил Семен Дынец поступить, когда дойдет очередь до него. Но вскоре его оптимизм заметно поубавился, когда Семену предложили подписать официальное обязательство работать на иностранную разведку.
Обработку вел молодой сотрудник секретной службы. Он ежедневно приезжал в лагерь, подолгу беседовал с выбранными им кандидатами. Этот сотрудник занимался и предварительным оформлением документов. Затем он отвозил новичков в особое место, где они проходили карантин перед зачислением в разведывательную школу. Звали этого человека Крафт. Он одинаково хорошо говорил по-немецки, по-английски и по-русски. Но хотя Крафт носил немецкую фамилию, повадки выдавали в нем янки. Был он бесцеремонен, нагл и пренебрежителен даже к английскому караулу, охранявшему лагерь перемещенных лиц.