Всадники, так же, как и ехали, устраивались на ночлег отдельно. У них был свой костер и своя компания. Как и у хозяина с помощниками. Не доверяя никому, Якоп дважды обошел поляну, проверил каждую повозку, не преминул собственноручно ощупать все мешки. Что-то прикрыл, что-то наоборот раскрыл. Но поздним вечером угомонился и он.
Языки огня зазывно гладили обожженные бока котелка. Парфен, которому единогласно доверили приготовление ужина, зачерпнул ложку и отправил в рот, проверяя варево на вкус. Бросив в котелок горсть сушеных трав, удовлетворенно кивнул головой.
– Осторожней с перцем, – Антип вертел в руках миску, ожидая конца священнодействия. – Острое я не того.
– Будь спокоен, – Парфен протянул Кирику миску, наполненную горячим варевом.
После настал черед Антипа. Донате досталось в последнюю очередь. Она оглянулась в поисках ложки, которую, насколько помнила, оставила рядом, на чистой тряпице, но ничего не нашла. Еще раз огляделась, на этот раз внимательней, но результат оказался тот же. Не есть же варево из кусков вяленого мяса, овощей и размоченных сухарей руками? И когда уж совсем собралась перетряхнуть котомку в поисках заветной ложки, вдруг обнаружила ее в руках у Марицы. Та, не обращая на Донату внимания, отправляла в рот порцию за порцией. Лишь когда в миске ничего не осталось, она слила остатки в рот и невинно посмотрела на Донату.
– Ложку ищешь, сестра? – сыто улыбнулась Марица. – Возьми свою ложку. Своей я чего-то не нашла. Не иначе – потеряла.
Доната ложку взяла, не сказав ни слова. Так, наверное, и становятся девки бесстыжими. Стоит взять у такой бесстыдницы какой-нибудь предмет, и готово. Заразишься распутством и будешь к парням приставать. С этой мыслью Доната преспокойно вытерла использованную ложку о чистую тряпицу, и только потом занялась едой. И поэтому не видела, какими глазами смотрит на нее оскорбленная Марица, иначе непременно бы поперхнулась.
Миска быстро опустела. Еще сожалея о том, что нельзя повторить ужина, Доната подняла взгляд и столкнулась со взглядом Марицы. Огромные глаза отражали языки пламени. Побледневшие губы и прикушенная нижняя губа говорили о сдерживаемой ярости.
– А вот еще у меня был случай, – начал долгий рассказ Антип, не обративший внимания на то, какие страсти бушуют у костра.
Но он не договорил.
– Брезгуешь значит мной, сестра, – и куда только подевался звонкий девичий голосок? – Думаешь, я бесстыжая, что на шею парням вешаюсь? Зато я все делаю по любви, не то что некоторые, которые из-за денег с кем угодно, хоть с лысым, хоть с хромым могут в постель завалиться. Думаешь, я не знаю, у кого прежде был поясок с метательными ножами, что на тебе красуется? И за какие такие утехи он тебе достался?
Доната не стала дожидаться окончания пылкой речи. Она неторопливо отставила миску и спокойно поднялась со своего места. Вскочила и Марица. Не успел никто и глазом моргнуть, как они застыли друг напротив друга. Но затишье длилось одно мгновенье, необходимое для того, чтобы коротко, без замаха отвесить Марице звонкую пощечину. Та не осталась в долгу. Но ответный жест не получился. Доната перехватила ее руку так же легко, как прежде хваталась за ветку, казавшуюся недоступной. Так, что вырваться было невозможно. Схватила и тут же завернула Марице за спину. Та пыталась извернуться и свободной рукой достать до волос обидчицы, но Доната нажала сильнее, и от всей решимости пышнотелой девицы остались ругательства и всхлипы.
Их разняли мужчины. Ладимир с Кириком придержали остервенело бьющуюся в их руках Марицу, а Парфен, которому досталась Доната, тут же отпустил ее. Надобности в том не было. Доната скинула его руку со своего плеча и отошла в сторону. Смотреть на то, как стремительно поменялась от злости внешность привлекательной девицы, у нее желания не было.
– Ревность, девка, плохой советчик, – шепнул ей на ухо Парфен.
Доната вскинула на него удивленные глаза – при чем тут ревность?
Когда Доната проснулась, деревья еще серебрились в свете Селии. Но туман – предвестник близкого рассвета, белой змеей вился в густой траве. Рядом, привалившись к колесу повозки, крепко спал Парфен. Природа, вбиравшая силу перед новым днем, чутко прислушивалась к звуку его храпа. Чуть поодаль глухо сопел Антип, а с другой стороны от повозки крепко спали Ладимир с Марицей. Он лежал на спине, вольготно раскинув руки, а под мышку ему уткнулась девица, даже во сне сохранявшая обиженный вид. У Ладимира шевелились губы, будто он разговаривал во сне. Донате хотелось верить, что не с отцом, наградившим сына такой Истиной. Хотя в свете последних событий – бродить неприкаянно по дорогам все же милосердней, чем зыбкое существование в виде Отверженного.
Предрассветный сон глубок и тяжел. Доната поднялась, не опасаясь никого разбудить. Уйти она решила еще вчера, но в последний момент одумалась. Они могли счесть ее поступок поступком сгорающей от ревности девицы.
Взвесив на спине котомку, Доната сдвинула ремешок вправо, чтобы не натер плечо. В последний раз оглянулась на спящих людей и содрогнулась от неприятного чувства, всколыхнувшегося в глубине души. Чужие, равнодушные, наполненные ненавистью и злобой – разве не те же люди гнали ее с матерью, как гонят дикого зверя? Какое ей дело до чужих страстей и чуждых Истин? Что ее связывает с ними, кроме общности формы, и связывает ли вообще? Ей не нужны Истины, она способна сдержать клятву, данную матери, и без всяких Истин, против которых не попрешь. В их клятвы давно уже никто не верит, поэтому и дается им свыше Истина – хочешь не хочешь, а исполняй.
Так им и надо, и ничуть не жаль.
За поворотом тропинки открылась поляна, на которой паслись стреноженные лошади. Рядом, пристроившись у мшистого пня, спал караульный. Девушка усмехнулась: хорош наблюдатель! Рассветный сон тяжел и беспробуден, только будь осторожен – как бы не стал он последним.
Буквально на глазах окружающий мир посерел, чувствуя близкое дыхание Гелиона. В белом тумане, скрывавшем траву, паслись лошади. Доната успела удивиться, как они умудряются отыскивать там сочные стебли?
Она почуяла то страшное, от которого нет спасенья, вместе с лошадьми. Конское ржание заглушил пронзительный крик, что вырвался из ее горла.
– Мусорщик!!
И в сознании отпечатался мощный прыжок огромного зверя – пса с человеческим лицом, в то время как страх погнал ее обратно к месту стоянки обоза. А в глазах стояло то, с какой легкостью Мусорщик, положив передние лапы на круп хрипящей от ужаса лошади, сломал ей хребет. Лошадь еще пыталась встать на дыбы, но стреноженная, не могла этого сделать. Она не хотела знать, что это вряд ли бы ей помогло но все равно пыталась и пыталась, в то время как задние ноги уже не повиновались.
В лагере царила суета. Кто-то разжигал остывший костер, кто-то дико кричал, доставая меч из ножен, кто-то отдавал распоряжение перевернуть повозки, чтобы из прикрытия попытаться достать Мусорщика стрелами, кто-то бестолково суетился и выл, закрыв голову руками. Никто даже отдаленно себе не представлял, что нужно делать, чтобы одолеть Мусорщика. Немногим удалось остаться в живых после встречи с ним, да и те – беспомощные калеки, без рук, без ног, часто с помутившимся рассудком.
– Доната! – в пылу беспомощных приготовлений Ладимир забыл, что назвал ее другим именем. – Сюда иди!
Вместе с мужчинами он перевернул повозку и поставил ее рядом с остальными, образовавшими нечто вроде полукруга с казавшимся безопасным пространством внутри. До полного круга не хватало как минимум двух или трех повозок. Мужчины подняли заряженные стрелами луки, некоторые вооружились мечами. Сосредоточенные лица, сжатые в напряжении зубы, лихорадочно блестевшие глаза, и теперь молчаливое, серо-белое лицо Марицы. Лагерь готовился дать отпор Отверженному зверю. Они еще не видели его, не представляли его размеров, они горели решимостью сражаться до конца.
Доната не стала лишать их надежды. Тем более, что жить им оставалось недолго.
– В любом случае – не беги, – шепнул ей на ухо Ладимир. – Это первый, за кем он бросится.