Собственное тело предательски подвело ее. Боль, которую ей причинял каждый поцелуй, каждое движение Ладимира, скорее вернула к памяти ту забытую ночь у реки. Молча, не издавая ни звука, он держал ее тело, бьющееся в трепетном желании освободиться, и срывал с себя последнее препятствие между ним и его желанием. Его обнаженная кожа коснулась ее, и в тот же миг тонкая корка льда, за которой скрывалось то, что таило до поры ее тело, истаяла.
И вот тогда Доната поняла, что даже явление черной твари ее не остановит.
Остановил тихий хлопок входной двери. От которой до двери, ведущей в помывочную, пара десятков шагов. И шаги приближались.
Оглушенная, потерявшая представление о реальности, она сидела на полу у стены. Ладимир, застегивая на ходу штаны, схватил валяющуюся тут же рубаху и уже отрывал дверь, готовясь встречать непрошенного гостя.
– Чё, Влад, помыться решил? – голосок с трещиной вернул Донату к жизни.
Она стояла в небрежно накинутой на мокрые плечи рубахе и застегивала штаны, когда дверь распахнулась, пропуская Сазона.
– Ага, – кивнул он головой, словно ему сообщили о том, что давно уже не тайна. – И ты, Дон. Тоже решил помыться. Так я и знал, – он жадно улыбнулся. – Доигрались, голубки.
В дверях темной тенью возник Ладимир, но Доната остановила его взглядом.
– Ты, Сазон, перепил, что ли малость? – Доната старательно выговаривала слова – ток крови рвал дыхание на части. Хорошо, что в помывочной было темно: не видно, какой краской покрыты ее щеки.
– Я не пил сегодня вообще. За вами, голубками, наблюдал. Как все перемигивались вы, и шасть в помывочную. Все видел, чем вы здесь занимались…
– Тебе, Сазон, если мерещится что, – Доната сделала полшага в сторону ведра с водой, – ты к девкам лишний раз сходи. Или не пускают девки к себе? С того и бесишься?
– Да ты, падла… Да я… А тебе и до девок дела нет! Из вас двоих девкой-то кто будет? – он оглянулся на Ладимира.
И в тот же момент на него обрушилось ведро воды. Он успел отклониться, но часть воды вылилась ему на голову, стекая на рубаху.
– Остынь, говнюк, – Доната кривила губы в насмешливой улыбке. – С больной головы на здоровую…
Надо отдать должное той быстроте, с которой в руках Сазона появился нож. Доната оглянулась в поисках куртки – она не собиралась подпускать к собственному телу эту гадину. Мысленно поблагодарила себя за то, что ее ножи остались на лавке перед дверью в помывочную – иначе Сазон был бы уже мертв.
Он бросился на нее, опережаемый криком Ладимира. Но Доната оказалась шустрее. Она отскочила в сторону, противоположную той, к которой присматривалась, и одновременно подставила ему подножку. Сазон с грохотом растянулся на мокром полу.
Когда он поднялся, по-прежнему сжимая в руках нож, Доната свернула в руках куртку, решив в случае стремительного выпада пожертвовать казенной вещью. Сазон волком ходил по кругу, меряя ее злым взглядом, но нападать не решался. Она повторяла его движения, сохраняя то расстояние, которое их разделяло. Но с каждым мгновением становилось темнее, и хождение по кругу стало ей порядком надоедать.
– Слышь, козел вонючий, – тягуче сказала она. – Я не собираюсь тут с тобой танцевать до утра. Или штаны с ж… валятся, что со страху уделал?
Она добилась своего. С криком он бросился на нее, целя ножом в грудь. Нож увяз в подставленной скатке из кожаной куртки. В то же время она ударила его коленом в пах. И от души добавила еще в согнутое от боли тело. Потом для верности саданула что было сил по склоненному затылку локтем, чтобы он окончательно уяснил непростой вопрос: даже с оружием он слабее.
Когда она уходила, рассматривая на свет порезанную куртку, Сазон лежал на мокром полу, прижимая руки к паху. Она с сожалением оглянулась. Разве боль может закрыть этот грязный рот? Этот рот может закрыть только смерть.
8
Чутье не обмануло Донату.
Если в бочку с водой попадет лесной клоп, бесполезно доставать его оттуда, вода все равно не станет прежней.
По поселку ползли слухи. Прямо в глаза никто ничего не говорил. Но доводили до белого каления ухмылки, недосказанные намеки, загадочные взгляды. На мутной волне всплыли подмеченные кем-то вещи. В частности, Дона ни разу не видели у девок, а время от времени замечали с Ладимиром наедине. Слухи множились, росли. Изголодавшийся от духовного безделья народ с радостью набросился на кость, отдающую гнильцой. Ладимир ходил мрачнее тучи, но как ни странно, к нему предпочитали не приставать. Что-то в его глазах лишало уверенности в себе и самого отъявленного балагура. Ладимир мог убить – не пугал его ни Исидор, ни последующее наказание.
С Донатой дело обстояло по-другому. Словно тем, что не убила тогда Сазона за оскорбление, что смывается только кровью, расписалась в собственной беспомощности. Это чувствовали те, кто украдкой, играя на товарищей, оглядывал ее с ног до головы, как оглядывают женщину. Это поняли те, кто кривился ей в лицо, не произнося ни звука. Ни единого оскорбительного слова. Взгляды, насмешки, намеки – замеченные краем глаза. Так, что и к ответственности не привлечешь и морду не набьешь.
Доната молча бесилась, вглядываясь в улыбчивые лица, гася иронические ухмылки бешеным взглядом. Но от этого становилось хуже.
На военных занятиях Доната заставляла мысли отступать, тренируя тело до изнеможения. Там, где пел меч и дрожал от нетерпения нож, вбитый по рукоять в долго не поддающуюся мишень – для недовольства не было места. Недовольство толкало меч в грудь поверженного противника. Недовольство на полном скаку рубило набитое чучело. Недовольство пинало противника носком сапога в колено.
Дело дошло до того, что однажды ее позвал на откровенный разговор Исидор. Усадил по-отечески на лавку и долго молчал, глядя на нее исподлобья.
– Влип ты, парень, – терпеливо вздохнул он. – Что делать будем?
– Доказывать на поле боя, кто чего стоит, – она ответила ему то, что он хотел услышать.
Во взгляде Исидора дрожало сожаление.
– Эх, парень. Слишком ты хорош для крестьянского сына. И не думай, что я этого не понимаю. Иногда нужно быть и хуже, и уметь слабину дать, не выделяясь из общей массы. Не тому я тебя учил. Но… Не смог удержаться. Очень ты на меня в молодости похож. Вот потому я в десятниках и засиделся. Что я тебе скажу? Да ничего, – он поднялся и пошел к окну, заложив руки за спину. – Всем замолчать не прикажешь. Это как Истина, против которой, сам знаешь. Могу только сказать: терпи. Скоро все кончится. Потому как скоро выступаем. Между нами, – он обернулся к Донате и понизил голос: – После первого же боя к себе возьму, если стрелу в спину не получишь. И… Ты бы, Дон, все-таки к девкам сходил. Предъяви себя во всеоружии – разом все бы и заткнулись.
Что она могла ему сказать? Улыбнулась и согласно кивнула головой. Чего хорошего мужика расстраивать? Но как ни крути – девкам предъявлять нечего. Несмотря на то, что Тереса пускалась во все тяжкие, увидев ненароком Донату – только что из платья не выпрыгивала.
– Если у тебя в первый раз, Дон, – шептала она, поднимая в воздух пыль от той пудры, что слоем лежала на ее лице, – я тебе такое сделаю, что ни одному мужику здесь не делала, не бойся, Дон. Иди ко мне, глупый!
Но Доната, отрывая от куртки судорожно вцепившиеся пальцы, не говорила ей, что своей «благодарностью» та только способствует слухам, что росли, как грибы после дождя.
– Общее построение, быстрей, парни! Торопитесь! Живо, живо! – громкий голос Исидора оторвал Донату от подушки. – Живо! Живо! Ну-ка, парни, покажите, кто на что способен! Его светлость лентяев ждать не будет! Поторопитесь!
С утра подморозило. Доната, стоя в первой шеренге, с удовольствием вдыхала свежий воздух. Только рассвело. Гелион, похоже, тоже разбуженный общим построением, слал на землю первые сонные лучи.
Справа от нее, в напряженной позе «чего изволите, хозяин», сложил руки по швам Вавила. Слева раскрыл восторженные глаза голубоглазый Аггей. Как будто не его светлость ожидал, а нечто, способное раз и навсегда изменить его жизнь в лучшую сторону.