- Опоздали.
Ее ветром сдуло с одеял. Прыгая на одной ноге - второй сапог никак не хотел устраиваться - она одновременно пристраивала к поясу кинжал в приспособленных под него ножнах, когда кочевник ее остановил. Тяжелая, горячая рука легла на ладонь и тревога сразу отступила. Девушка подняла голову, ожидая ответа на не заданный вопрос.
- Не торопись, - задумчиво сказал он и беззастенчиво оглядел ее с ног до головы. - Не торопись. Придется сделать по-другому.
- Что - по-другому? - удивилась она.
- Спрячь оружие. Подальше. Но так, чтобы можно было сразу найти.
- Что ты говоришь? Как это возможно? Я же без оружия...
- Вот именно. Без оружия. Делай, как я сказал, - он повернулся и взялся за ручку двери.
- Подожди, Ханаан. Там чужие?
Он медленно кивнул, словно сомневался в ответе.
- Я разбойникам живой в руки не дамся, - начала она и не договорила, столкнувшись с его взглядом. - Там не разбойники, - выдохнула она, - там...
- Мои земляки, - пробуя непривычные слова на слух, произнес кочевник. - Делай, как я сказал. И сиди здесь.
Дверь за ним закрылась. Роксана застыла у окна, ловя ртом холодный воздух. Мир стремительно качнулся туда-сюда и сознание решительно не поспевало за переменами. Вопросы-вопросы закружились в голове, пока на первом месте не утвердился один-единственный: что же теперь будет? Что бы ни связало их с кочевником после ночи, проведенной вместе - он сын своего народа. И никто - тем более девка - не заставит его пойти на поводу.
Сумятицы в голове добавили гортанные крики, разноголосица из звона металла и топота копыт, прорвавшаяся сквозь деревянные стены. Вместо того, чтобы послушаться кочевника и отстегнуть кинжал, Роксана вынула его из ножен и прильнула к окну. Чтобы там ни надумал кочевник, к степнякам в равной мере относилось то, что она сказала о разбойниках: живой они ее не получат.
Посреди площади, как и положено радушному хозяину, у колодца, стоял Ханаан-дэй. За ним возвышалась гордая голова укрощенного жеребца. Затишье перед бурей длилось недолго - катилось уже, попирая копытами коней израненную землю, многоголосое степное войско. Хорошо, что близкий рассвет заблаговременно приглушил краски, иначе зарябило бы в глазах от разноцветной одежды и блеска металла.
На площадь, сдерживая горячих коней, выехали всадники. Шум стих как по приказу, стоило им увидеть Ханаан-дэя. Всадники, гремя стременами, веером разъехались в стороны и сразу стало казаться, что их намного больше тех двадцати шести, что насчитала Роксана. Часть их них спешились, разминая ноги после долгой скачки. Высокий, худой степняк, с десятками косиц, стянутых на затылке в хвост, медленно пошел к Ханаан-дэю. Его ладони, в знак дружелюбия намерений были широко раскрыты. Кочевник встретил пришельца рукой, прижатой к груди.
"Неплохое начало, - успела подумать Роксана, - быть может, все обойдется?"
На площадь, опережая радужные мысли, выехал еще один всадник. Только его бритой голове Роксана была обязана тем, что узнала его не сразу. Сердце, дрогнувшее в дурном предчувствии, на краткий миг обогнало хозяйку.
Подъехав вплотную к Ханаан-дэю, всадник шумно соскочил с лошади. Оставленная без присмотра, она взвилась на дыбы, но тут же угомонилась, после успокаивающего возгласа хозяина - тот обернулся уже на ходу. Распростертые объятья, уверенная походка человека, которого ничто не в силах остановить, пристегнутая к поясу дорогая сабля с инкрустированной серебром рукоятью. И хищный взгляд, привычно брошенный в сторону. Знакомый с детства, он и позволил разгадать незнакомца.
Роксана непроизвольно присела у окна, радуясь, что их разделяет стекло. Она-то искренне надеялась, что не удалось ему выжить после того памятного боя, когда она попала в руки разбойников. Но стоит ее прежний хозяин - цел и невредим. Волос на голове лишился - знать, потерял кого-то из родственников в том бою. И теперь месть водит его теми же дорогами, что и разбойников. Края порванной нити сошлись и тот узел, что их соединил, без сомненья назывался Протасом.
Опоздал ты, бывший хозяин, злорадно улыбнулась Роксана. И не знал Протас, когда умирал, какой смерти удалось ему избежать. Правда, и своя ему досталась - доброй не назовешь.