Юноша, заподозрив неладное, бросился к старику и успел подхватить обессиленное тело.
- Плохо стало старику. Старость радует лишь огонь, что пожирает кости, - оправдывался юноша, в то время как его отец, подняв старика как куль с зерном, не сказав ни слова, понес его к воротам. Исчезающую за забором троицу провожали недоуменные взгляды Протаса и рабов.
С того дня жизнь покатилась, как снежный ком под гору, увлекая за собой нарастающую тревогу. Каждый день приходили покупатели, но объявленная за Роксану цена отпугивала всех. Уводили других рабынь и девушка провожала их беспокойным взглядом. Судя по всему, недалек тот день, когда она останется одна - на пару с Леоном, который также не пользовался спросом. Не за горами ярмарка, когда ей суждено взойти на помост, где вполне возможно ее разденут догола, на потребу ликующей публике.
Скоро купили Иринию. Перед тем как покинуть клетку, она порывисто сжала Роксане руку, шепнув на ухо 'держись'. И Роксана держалась как могла.
Кочевников разбирали охотно. В числе последних продали бьющегося в агонии Фагран-дэя. С петлей на шее, связанного по рукам и ногам, с кляпом во рту, его погрузили на коня и увезли, перекинув через седло - и не помешала едва затянувшаяся рана на плече.
Кого торг не коснулся, так это Ханаан-дэя. Главарь разбойников, памятуя о том, сколько он заработал на свирепом кочевнике после случайного поединка, на продажу его не выставлял. Роксана не знала, как им удалось договориться, но каждый вечер Корнил открывал клетку и выпускал Ханаан-дэя. Связанного, под надежной охраной его уводили со двора. Кочевника снова побрили наголо, по-прежнему тонкой полоской змеились усы, сливаясь с тщательно выстриженной бородкой. Он стал есть - и еда его заметно отличалась от той, чем приходилось довольствоваться Роксане. Кроме того, поймав как-то пронзительный взгляд черных глаз, девушка с удивлением поняла, что хозяин изменился не только внешне, перелом случился и с его духовным самочувствием. Его глаза потеряли равнодушие и отстраненность, в них появился тайный смысл.
Леон чаще всего спал, когда кочевника водворяли обратно, но измученная бессонницей Роксана всегда дожидалась его прихода. Она давно догадалась, куда выводили его по ночам. Несмотря на свежие синяки и ссадины, заметные при свете дня, девушка могла с уверенностью сказать - то было шествие победителя.
Настал день, когда единственным, кто разделил ее одиночество, стал Леон. Суровых северян отпугивало то, что несмотря на заявленные семнадцать лет, тот не обладал достоинствами, присущими мужчине.
Душными вечерами, когда затхлый воздух двора, со всех сторон окруженного высоким забором, не тревожили порывы свежего ветра, Роксана тоскливо провожала очередной день, не принесший перемен.
Накануне ярмарки Протас привел покупателя. Огромный северянин, утопающий в медвежьей шкуре, ввалился во двор. К терпкому звериному духу примешивался запах перегара. Роксане некуда было от него деться: ее вытолкнули с повозки во двор. Северянин придирчиво ощупал ее с ног до головы. Она терпеливо снесла все: покрытые шерстью руки, липкими змеями ползавшие по ее телу, запах перегара, от которого трудно было дышать. Но порывавшийся заглянуть ей в зубы северянин в последний момент одумался. Она так на него глянула, что даже пьяный он понял: не следует класть ей пальцы в рот - откусит.
- Три золотых за эту - много, - отрезал северянин, напоследок дернув ее за косу так, что она едва удержалась на ногах.
- Может, и договоримся, - Протас растерянно оглядывал ее, будто видел в первый раз. - Твоя цена?
- Пятьдесят серебрянок - все, что могу дать. Худая больно, люблю других, - северянин шумно дышал, как бык перед случкой и в глазах буйно цвела похоть.
- Один золотой - моя цена, - быстро сдался Протас.
Роксана с трудом сдержала вздох. Такая уступчивость могла означать лишь одно - Протас нашел самого свирепого человека среди покупателей и теперь с чувством выполненного долга готов передать ее с рук на руки.
- Завтра ярмарка, - северянин дохнул на Роксану. - Цена упадет - рабов много. Пятьдесят серебрянок. Деньги сейчас.
- Один золотой, - нахмурился Протас. Видно некстати проснулась в нем кроме злорадства и торговая жилка, которой так славились разбойники.
- Пятьдесят серебрянок. Думай. Надумаешь - зови.