Домик дрожал, скрипели плотно пригнанные венцы. Глубоко укоренившиеся деревянные сваи держали его. Казалось, не домик скорее рухнет, а пласт земли, подобно льдине в весеннее половодье оторвется и поплывет по лесным просторам. Ураган ярился, как капризный ребенок вошедший в раж, уже не обращающий внимания на суровый окрик родителей: крушил, ломал, поднимал и бросал - вот так, подальше, с глаз долой. Когда вина большая, меньше всего думается о наказании - гори все синим пламенем!
И горело. Рушилось, стенало, молило о пощаде.
Но домик выстоял.
Нескоро стук дождя слился в ровный гул. Внутри дома было сухо. Как ни старалась стихия, не смогла одержать победу над творением рук человеческих.
Роксана молилась, с трепетом отзываясь на каждый порыв ураганного ветра. Опустошив душу тревога, как огонь на пожарище, утихла сама собой. Страшная гроза унеслась прочь. Ливень постепенно сменился дождем. Перестук капель баюкал и Роксана не заметила, как заснула.
Проснулась она от тишины и тепла. Ее лоб и щека покоились на груди кочевника. Ворот его рубахи разошелся и от прикосновения к обнаженной коже кругом пошла голова. Тепло его дыхания согревало ей затылок, скользило по освобожденной от волос шее. От кочевника шел едва уловимый запах - так сладко могла пахнуть разогретая под лучами Гелиона Сон-трава. Под ключицей гладкую кожу стянул давнишний рубец. Роксана поспешила закрыть глаза, испугавшись того, что ее выдадут ресницы, веером коснувшиеся его кожи. Сразу не отодвинулась - теперь стыдно было признаться, что она уже не спит. Когда обман откроется, неловкости будет не избежать. И эта единственная мысль, что доставляла беспокойство.
Ее губы касались обнаженной груди, а от сладкого запаха кружилась голова.
Роксана стояла, по-разному представляя свое пробуждение, но всякий раз ей казалось это наигранным. Умный кочевник догадается... если уже не догадался.
Она поймала собственное дыхание, помчавшееся вскачь и скольких трудов стоило вернуться к прежнему, размеренному и глубокому.
Никогда еще она не прижималась к мужчине. Стоило ей подумать об этом, как мгновенно отяжелели ноги и горячая волна накрыла ее с головой. Пропали звуки - шум ветра и перестук одиноких капель по крыше домика. Осталась горячая кожа кочевника и напряженные мышцы руки, на которую она навалилась грудью.
Она не стала ничего разыгрывать. Просто выпрямилась, на долгий - долгий миг прижавшись к нему всем телом, так, что ощутила упругую мышцу бедра и выпукло очерченную грудь.
Только потом отстранилась.
- Будем выбираться, - хрипло сказала она и голос дал трещину.
- Будем, - эхом отозвался он.
***
Тот, кто выбирал место для засады, безусловно знал толк в делах подобного рода.
Долгое время сухой, усыпанный прошлогодними иглами ельник взбирался ввысь. Широкие уступы, пронизанные вывороченными из земли корнями, вели на вершину холма. Гроза обошла ельник стороной. Вымоленная передышка заставила сердце Роксаны петь от радости. Хотелось надеяться на то, что поваленные деревья, в пугающем переплетении отточенных как иглы ветвей, остались позади. Равно как и смердящие трупы убитых грозой животных, над которыми усердно трудились могильщики, кромсая острыми как бритвы зубами бесчисленные тела.
И буреломы, скрывавшие в глубине топкую землю потерявшего русло ручья.
И стволы дымящихся вековых деревьев, ударом молнии как лучины расщепленные пополам.
Ведь должна же быть граница, за которой гроза потеряла силу? Она обнаружилась в тот момент, когда Роксана готовилась завыть от досады. Нет, силы на то, чтобы преодолевать бесчисленные препятствия еще имелись, в то время как с терпением дело обстояло с точностью до наоборот. Когда в той чаше, что отмерена была на сегодня, на дне заплескалась жалкая капля, все внезапно кончилось: сухая земля, ельник, иглами тянущийся к лучам Гелиона, синее небо, накрывшее куполом невысокие холмы.
Рано обрадовалась. Побаловала путь-дорожка, поманила голубой высью и в один миг оборвалась широким бездонным оврагом. Крутые бока, стянутые хрупкими стеблями высохшей травы, отвергали всякую мысль об ином пути. Волей-неволей пришлось выйти на дорогу.