Впервые с тех пор, как погибли отец и мать Роксане стало беспросветно, до бесчувствия страшно. Она закрыла глаза и опустилась на колени. Вся борьба, гордость, стремление сохранить каплю человеческого достоинства в незавидном положении, спасение Леона - все потеряло смысл. Бег по кругу без начала и конца, с единственным выходом - в мир иной.
Однажды, очень давно, Роксана наблюдала за тем, Шанан-дэй пытался покорить лошадь, прежде принадлежавшую другому хозяину. Он долго гонял ее по кругу, хлестал плетью, пытаясь сломить дух. Скоро он выдохся и признал себя побежденным. А лошадь продолжала бегать по кругу. Изо рта капала кровавая пена, кожа блестела от пота. Роксана видела, как живые лиловые глаза, в которых до последнего светилась непокоренная гордость, постепенно становились мертвыми. Как подогнулись на бегу передние ноги и лошадь стала заваливаться на бок. Она хрипела перед смертью - Шанан-дэй не услышал от нее жалобного ржания. Он стегнул себя плетью, разорвав голенище сапога, и хромая, пошел прочь. За его спиной, в загоне, орошенном кровавой пеной, умирала непокорная лошадь.
Роксана, сидя на коленях с закрытыми глазами, чувствовала себя той же лошадью, загнанной бессмысленным бегством по кругу.
- Что там, Кириан, степняк сдох? - нетерпеливый Аникей соскочил с лошади.
- Сейчас гляну, - Кириан, придерживая раненную руку подошел к кочевнику. - Они, степняки, живучие. И хитрые. Такой притворится мертвым, а потом в горло вопьется, чтобы хоть кого с собой на тот свет забрать...
- От тебя много и не требуется, - перебил его Аникей. - Глянь только, жив он или уже того.
Кириан с опаской опустился перед кочевником на колено. Подъехавший всадник на всякий случай зарядил лук.
- Жив, сука, - разочарованно протянул Кириан.
-Ты, это, - Аникей кивнул головой, подавая кому-то знак. - Лошадь, что от Тория осталась, приведи сюда. Брось эту сволочь степную через седло. Не довезем.
- Ну и..., - начал Кириан, но не договорил.
- Я сказал. Делай, что говорю.
Кочевника перебросили через седло и лошадь, отдохнувшая без седока, споро затрусила по дороге.
- Живучий, гад, оказался. Я думал, сдохнет, - бурчал Кириан, устраиваясь в седле.
Только эта новость заставила Роксану подняться на ноги.
Глава 8
- Прости, Роксана, меня...
Разбитые губы с трудом повиновались ему. Темные волосы на лбу слиплись от крови. Правая половина лица казалась одним сплошным синяком, за которым не видно было глаза. Под носом чернела корка запекшейся крови. Он висел, привязанный к перекладине за руки.
Он был неузнаваем. Но Роксана его узнала.
- Леон...
Жалость шевельнулась в ней голодным зверьком. Несмотря на дурманящую голову усталость, ей стала понятна и засада, и скорое обращение 'девка'. И 'прости, Роксана, меня'.
Это понимание было ничто по сравнению с тем, кто ждал ее на крыльце деревенского сруба. Огромные глаза сияли, будто он стоял на пороге Небесной обители и видел самого Отца Света. Тонкие пальцы оставили в покое рукоять кинжала и потянулись к ней. Роксана отшатнулась и едва устояла на ногах.
- Свиделись, - от радости он сорвался на свистящий шепот.
Перед ней стоял человек, мечта которого сбылась. За то время, что они не виделись, он ничуть не изменился. Над верхней губой как знак отрицания пробивались тонкой лентой усы. Да заживший шрам крестил левую щеку.
- Протас, куда этого девать? - Антей подвел лошадь, на которой ничком лежал кочевник.
- Этот... Этот если выживет, может завалить тебя золотом, Антей, - легко улыбнулся Протас. - Вали его туда же. Куда и ее, - он опять улыбнулся.
Роксана с сильно бьющимся сердцем, внезапно поняла, что далеко не все знает о смерти. И в ближайшее время ей предстоит узнать о ней столько нового, что, пожалуй, и после жизни будет от чего вздрагивать на том свете.
Дальше все завертелось, закружилось. Старое и новое слиплось в один ком. Когда любая вещь, на которую падал взгляд, оказывалась с двойным дном, за которым пряталась боль. Высокий частокол, отточенными кольями протыкавший синеву неба, отзывался болью в руках, не так давно содранных об острые сучья при побеге. При мимолетном взгляде, брошенном на бочку с дождевой водой, сиротливо стоявшую у крыльца, нестерпимо заныла шея. И тотчас поплыло перед глазами воспоминание о том, как однажды за разбитую чашку Шанан-дэй схватил ее за голову и макнул в такую же бочку, заполненную до краев водой - ей было тогда лет одиннадцать. И держал до тех пор, пока она отбивалась, пытаясь из последних сил дотянуться до мучителя. Кстати сказать, за это ей досталось отдельно - первый удар кнута познала ее худая спина.