Вернер только таращился, гнев в нем разгорался, как пучок тлеющей соломы под ветром.
– Ты хотя бы слышал, – продолжал Даффи, – что вчера ночью кое-кто пытался разнести это заведение из осадной мортиры? Когда б не викинги на конюшне, копаться бы тебе и прочему городскому отребью здесь в груде мусора. – Пыл Вернера поутих. – Твое пиво, – презрительно добавил Даффи, плюхаясь на стул за своим столом.
Точно жертва разбойников, сидящая после в сточной канаве и проверяющая целостность зубов и ребер, ирландец осторожно пытался восстановить свои воспоминания.
“Я, Брайан Даффи, – со сдержанной радостью констатировал он, – влюбленный в Ипифанию Фойгель и нанятый Аврелианом. Сейчас день после Пасхи, года 1529-го. Я, Брайан Даффи, и никто иной”.
Завтрак появился в одно время с Лотарио Мазертаном. Даффи сосредоточился на первом.
– Брайан, – сказал Мазертан, бросив накидку на скамью и растирая замерзшие руки, – близится час. Я вновь собираю вокруг себя своих рыцарей. И для тебя, – милостиво улыбнулся он, – найдется место за новым круглым столом Мне ведомо про твои доблестные деяния прошедшей ночью. – Он испытующе воззрился на ирландца. – Скажи, чувствуешь ли ты что-либо, например, полузабытые отзвуки минувшего, когда я произнесу имя… Тристан?
Даффи с набитым ртом помотал головой.
– Уверен ли ты? – не отступал Мазертан, голос которого едва не прерывался от сдерживаемых чувств. – Тристан! Тристан! – Он наклонился и заорал прямо в лицо ирландцу: – Тристан, ты слышишь меня?
Даффи схватил со стола миску с молоком и выплеснул ее в лицо Мазертану.
– Хватит, Лотарио.
Оскорбленный и мокрый Мазертан поднялся на ноги.
– Я ошибался, – прошипел он. – В Камелоте нет для тебя места. Не ведаю, кем ты мог быть когда-то, сейчас же твоя душа осквернена, подобна болоту с аспидами, жалящими рассудок.
Даффи не смог рассердиться, так его душил смех.
– Богом клянусь, – выговорил он наконец, – до твоего, Лотарио, появления день обещал быть очень мрачным. Аспиды, говоришь? Хе!
Мазертан развернулся и величественно удалился. Когда Даффи уже дожевывал горбушку черного хлеба, в комнату влетел Шраб.
– Мастер Даффи, – обратился он. – Верно, что прошлой ночью случилась резня?
– Нет. По крайней мере до той поры, пока я оставался трезвым.
– Но разве турки не пытались взорвать бомбу?
– Да, пожалуй, что так. На что похож двор сегодня с утра?
– На поле битвы. Сожженная повозка торчит посредине, точно черный китовый скелет, булыжник заляпан засохшей кровью, а кожевенная лавка и склад господина Венделя разнесены по камушку. Он просто вне себя. Говорит, что обдерет Аврелиана как липку. – Образ ободранного Аврелиана явно потряс воображение Шраба.
– Ага. В остальном все в порядке?
– Да. Разве что какие-то ребятишки, по-моему, лазили по крыше. Валяли дурака.
– Ребятишки? Ты видел их?
– Нет, но черепица разрисована какими-то рожицами, а на стенах мелом написаны латинские слова и еще кресты и звезды.
– Вот что… Возьми-ка пару ребят, налейте в ведра воды, заберитесь наверх и смойте эту ерунду, где достанете. Хорошо? Полагаю…
– Нет, Шраб, не надо, – прервал Аврелиан, неслышно появившийся за спиной Даффи. – Оставь эти знаки и не позволяй никому их стирать.
– Да, сударь, – кивнул Шраб и кинулся к кухонной двери, обрадованный менее трудным заданием.
Даффи поднял глаза на Аврелиана, который пододвинул освободившуюся после Мазертана скамью. Старик был бледнее, чем обычно, но глаза искрились необычайной энергией, а черные одеяния сегодня лучше сидели на его тощей фигуре.
– Могу я присесть? – поинтересовался он.
– Разумеется. К чему эти рисунки на стенах?
– К чему доспехи в бою? – Он издал скрипучий смешок. – После всех злоключений, которые мы претерпели внизу, чтобы вызвать стражей, ты хочешь теперь стереть их охранные знаки? Не пренебрегай советами – если не хочешь принять вызов… созданий, коих отгоняют эти руны, чары и лики.
– О-о… – Ирландец нахмурился. – Что до этого, могу заверить, что последнее время у меня нет желания принимать чей-либо вызов. Аврелиан снова рассмеялся, точно Даффи пошутил.
– Доедай, – сказал он. – Думаю, этим утром мы с тобой можем перевезти в город короля.
– Интересная задумка, – ответил ирландец, – боюсь только, не сегодня. Я чувствую себя неважно, к тому же я намеревался навестить старого свихнувшегося отца Ипифании.
На самом деле никаких планов на утро у него не было, и он предпочел бы любое занятие визиту к старому художнику, в особенности после видений лунного озера три дня назад, но он хотел проверить, насколько новое полученное место оставляет его независимым от Аврелиана.
– Ладно, день-другой пусть подождет, – пожал плечами старый волшебник.
Даффи был доволен. “Наконец я принадлежу самому себе”, – подумал он.
– Это Густав Фойгель, не так ли? – внезапно спросил Аврелиан. – Помню его. В свое время он оказал мне большую услугу, потому теперь я взял на себя заботу о его несчастной дочери. Он по сей день рисует картины?
Даффи призадумался. Он не мог вспомнить, чтобы старый художник занимался чем-либо, кроме росписи своей стены.
– Нет… – начал он.
– Я-то считал иначе, – прервал Аврелиан, которому сегодня явно недоставало терпения для долгих бесед. – Впрочем, это неважно. Я сказал, что приготовил меч взамен рапиры, что ты сломал два дня назад, – поднимемся ко мне взглянуть на него?
– Ты не можешь принести его сюда?
Аврелиан уже был на ногах.
– Нет, – весело сказал он.
Даффи встал и начал неуверенно подниматься по лестнице вслед за стариком. Тут же он припомнил, как прошедшей ночью видел Аврелиана с Джакомо Гритти, и остановился.
– Разве в Венеции ты не сказал мне, что не говоришь по-итальянски? – с подозрением спросил он.
– Отчего ты остановился? Не знаю, может, и сказал. А в чем дело?
– В какой связи состоишь ты с Джакомо Гритти? Или Джоком, как ты зовешь его теперь. Прошлой ночью я видел, как вы болтали. На сей раз лучше сказать мне правду.
– Так ты нас видел? Он уже много лет мне служит. Кстати, его зовут вовсе не Гритти, а Тоббиа. В тех местах у меня полно агентов – Венеция, Ватикан. И я говорю по-итальянски. Если тогда я говорил, что не говорю, – значит, на то были серьезные причины. – Он поднялся еще на ступеньку.
– Не так быстро. Если он работает на тебя, зачем тогда ему с братьями было пытаться убить меня в ночь нашей встречи?
– Скажи откровенно, Брайан, ты способен мне довериться? Я велел им затеять драку, чтобы получить повод предложить тебе твою теперешнюю работу. И они совсем не собирались убивать тебя. Им было поручено обставить дело правдоподобно, но не наносить калечащих ударов. Вдобавок я знал, что ты можешь за себя постоять. Идем же.
Они поднялись еще на три ступеньки, прежде чем рука ирландца вновь опустилась на плечо старика.
– А если бы я нанес калечащий удар кому-то из них? И откуда тебе…
– Случись тебе убить кого-то из них, – нетерпеливо прервал Аврелиан, – я бы сформулировал свое предложение иначе. Вместо того чтобы восхвалять твое хладнокровие и великодушие, я отметил бы решительность и бескомпромиссность твоих действий. Какая теперь разница! Есть куда более важные…
– Для меня есть разница. И откуда тебе знать о моей способности постоять за себя? Ведь в тот вечер ты вроде бы видел меня впервые? Наконец, для чего столько хлопот с моим путешествием сюда, если в одной только Вене найдется с дюжину парней, способных куда лучше справиться с этой работой? Проклятие, мне нужны объяснения, которые не потянут цепочку новых вопросов. Я…
Аврелиан вздохнул.
– Я объясню все, когда мы пройдем в мою комнату, – сказал он.
– Все? – недоверчиво прищурился Даффи.
Они продолжили подъем, и старик был, похоже, задет.
– Брайан, я человек слова.
Комната Аврелиана в трактире Циммермана очень походила на его комнату в Венеции. То же нагромождение гобеленов, книг, свитков, украшенных драгоценными камнями кинжалов, стеклянных сосудов с разноцветными жидкостями, диковинных приспособлений вроде секстантов и буфет с великолепными винами. Шторы были задернуты от яркого утреннего солнца, и комнату озарял неверный свет полудюжины свечей. Воздух был спертым и затхлым.