Только 2-го июня 1972 года я, наконец, смогла побывать у Марии Петровых.
Скрипучие деревянные ступени вели на второй этаж. Вот и одиннадцатая квартира.
Звонок. Открывает Мария Сергеевна.
Я знала ее по портрету работы Сарьяна, помещенному в книге «Дальнее дерево». На этом портрете у нее короткие, лежащие волнами волосы, челка.
Женщина, открывшая мне дверь, была худенькой, с тонким выразительным лицом, с черными, строго подобранными волосами. «Турчанка» — вспомнилось мне (так называл ее Осип Мандельштам).
Мария Сергеевна встретила меня приветливо, словно давнюю знакомую. Немногословная, она умела удивительно хорошо слушать собеседника, поэтому и в первую и в последующие встречи я не чувствовала никакой скованности. Наоборот, все время ощущалось, что внимательна она не просто из вежливости, а что ей действительно интересно. Я это приписываю не себе лично: видно, к людям, к их судьбам и к тому, что они делают на земле, у Марии Сергеевны всегда был живой интерес.
И в первую и в следующие встречи я не припомню разговоров о будничном, случайном, житейском. Говорилось о самом насущном: о поэзии.
Уже с первых минут меня удивило и порадовало то, с какой личной заинтересованностью говорила Мария Сергеевна о творчестве своих собратьев-поэтов, как гордилась их удачами.
На ее рабочем столе лежало несколько книг современных поэтов и среди них — новая книга переводов Наума Гребнева. Мария Сергеевна прочитала оттуда два особенно понравившихся ей стихотворения. Я взяла в руки эту книгу и на титульной странице увидела надпись автора: «Мария Сергеевна, как я Вас люблю!»
С исключительной нежностью говорила Мария Сергеевна о Вере Клавдиевне Звягинцевой, о ее стихах:
— Как она владеет интонационной речью! А язык какой богатый — так уже по-русски и не говорят…
Мария Сергеевна поделилась своими мыслями о том, как много поэту дает переводческая работа. Чувствовалось, что поэты, которые являются в то же время талантливыми переводчиками, ей особенно близки.
В связи с этим я вспомнила киевского поэта Р. Заславского, который много лет был известен как переводчик и лишь в прошлом году издал хорошую книжку собственных стихов.
Мария Сергеевна:
— Ах, это прекрасный поэт, а я так перед ним виновата: не ответила, не поблагодарила за книгу. Если представится возможность — сделайте это за меня!
Попросила меня: почитать свои новые стихи. Я читала много, Мария Сергеевна все хвалила. Я смутилась:
— Мария Сергеевна, вы столько хорошего наговорили, что мне просто неудобно!..
Мария Сергеевна, обиженно:
— Я не наговорила, а сказала то, что думаю.
Поднялась, пошла к книжному шкафу, говоря:
— Хочу подарить вам «Дальнее дерево», но все экземпляры раздала. Есть у меня один — с надписью, но я ее заклею и надпишу вам.
— Мария Сергеевна! У меня есть уже ваша книга.
Это не важно: ее вы кому-нибудь подарите. А я хочу, чтобы у вас была книга от меня…
Достала сборник стихов, надписанный кому-то, заклеила надпись плотным бумажным прямоугольником, на котором написала крупным почерком:
«Дорогой Евдокии Мироновне Ольшанской с благодарностью за её стихи
Когда я уходила, Мария Сергеевна сказала:
— Мы должны были встретиться… Пишите, присылайте стихи. Я, правда, никому не пишу писем, но вам постараюсь ответить. И позвоните, когда будете уезжать…
А на следующий день, уже собираясь на вокзал, я слушала по телефону добрые напутствия Марии Сергеевны.
* * *
В начале мая 1972 года, приехав в Москву, я гостила у Тарковских.
В первый же вечер Татьяна Алексеевна спросила, какие у меня планы на следующий день. Я ответила, что собираюсь в гости к Марии Сергеевне.
— К Марусе… — задумчиво сказал Арсений Александрович. — Мы с ней очень давно дружим. И начинали вместе. Она удивительный поэт.
начала вполголоса читать Татьяна Алексеевна.