Выбрать главу

Для нас было счастьем и честью, что такой человек раз и навсегда полюбил Армению и как родной связал с нашей страной свою жизнь и свой светлый талант, посвятив себя переводу нашей поэзии, редактированию наших русских изданий. И как же это было справедливо, что последней радостью последних дней жизни для Марии Петровых явилась благодарная оценка армянского народа — премия имени Егише Чаренца, первая в нашей истории премия за перевод».

Эти строки были написаны в первые же минуты после того, как я узнала о кончине Марии Петровых, в момент, когда из души, потрясенной внезапной вестью, вырываются самые горячие, самые взволнованные слова. И сейчас, после стольких лет, они не только не кажутся преувеличенными, а наоборот — даже скудными, сдержанными по сравнению с тем, что я испытываю, произнося ее имя, читая ее стихи и переводы.

Мария Петровых была из тех людей, которые раз и навсегда входят в твою судьбу, и никакая смерть не может вытеснить ее из твоей жизни, из твоего сердца. Она для меня не только близкий, родной человек, но своеобразный символ, воплощение нечто большого и значительного.

Я посвятила ей стихотворение «Русскому другу».

Русскому другу

Поэтессе Марии Петровых

Высокая дружба подмены не хочет, Не нужно ей фальши и лести ничьей. Бывает, что чистые чувства порочат Потоком неискренних, праздных речей.
Словами, подобными липкому тесту, Спешат доказать, что, мол, слаб я и мал, И к месту подчеркивают и не к месту, Что жизнь и дыхание кто-то нам дал.
Мне попросту хочется снова сегодня С тобою, сестра моя, поговорить. Как быть, чтоб слова зазвучали свободней, Чтоб с праздником их не посмели сравнить?!
В Звартноце мы встретились… Что-то большое Светилось во влажных глазах, в глубине. Ты — тоненькая — мне казалась свечою, Сгорающей на своем же огне.
И мы подружились. И стала ты другом Заветной, как памятка, древней страны, Коснулась ты с благоговейным испугом Души ее, словно письмен старины.
И ты увидала, как в глуби колодца, Бездонное горе — наш давний удел, И то, как, поднявшись из праха Звартноца, Орел на колонны из туфа взлетел.
Как я, ты гордишься красой наших песен, Без скидки осудишь любой наш порок, И не покровителем — другом без спеси Ты переступила наш новый порог.
Сестрой ты бываешь мне в грусти и горе, Защитником-братом в опасности час, Когда ошибаюсь, взволнованно споря, Меня исправляешь, любя, горячась.
Когда обижаюсь на мир, на тебя я, Прощаешь ты мне охлажденье мое, Смеешься, когда, чувство меры теряя, Без удержу славлю я только свое…
И пусть друг от друга живем далеко мы, — Я знаю, что в снежной Москве для меня Открыты всегда двери доброго дома, Что есть у тревожного сердца родня.
Мне кажется: предки в тоске о свободе Искали такого тепла и добра, Когда говорили о русском народе — Они о тебе говорили, сестра!..

(Перевод Веры Звягинцевой)

Отрывок из интервью «Литературной газете»
(7 ноября 1981 г.)

Мария Петровых и Вера Звягинцева, приехавшие в конце войны в Армению, изменили течение всей моей жизни. С ними пришло чувство общности, которое соединяет меня с широким миром. Наша дружба с Марией Петровых длилась тридцать лет.

В хрупкой внешне, удивительно скромной этой женщине была скрыта огромная сила, металл в характере. Для меня она была как внутренняя совесть, всегда в дни сомнений я обращалась к ней — она одобряла или осуждала, и я знала: она права. Ей первой всегда читала новые стихи. Когда беседовала с ней, то забывала, по-русски я говорю или по-армянски. Это был особый язык — язык души.

Ныне, после долгого-долгого перерыва, заполненного работой над прозаическими книгами, вновь родились стихотворные строки. (Правда, я говорила уже, что и прозу свою считаю частью работы поэта. Просто то, о чем хотела сказать, не ложилось в рифму, требовало большего полотна. Да и что такое художественная публицистика, если не родная сестра поэзии? Ведь и то и другое требует обнажения души.)