— Ах, зачем вы позавчера сорвались и ушли? — спросила меня Мария Сергеевна по телефону. — Можете посожалеть: Анна Андреевна прочитала три новых стихотворения, одно другого лучше. Вы сможете их прочитать… Но вот я не перестаю беспокоиться: как отважилась Анна Андреевна отправиться в такую дальнюю дорогу.
— Все будет хорошо, — сказал я, — она получит премию, услышит добрые слова, а это лечит получше лекарства…
* * *
Если не ошибаюсь, у Осипа Мандельштама есть посвящение Марии Петровых. Вернее так: стихотворение, ею навеянное. Это, видимо, она «мастерица виноватых взоров». В последней строфе названо имя:
В семье Марии Сергеевны Петровых хранится автограф этого стихотворения с начальной строчкой «Наша нежность гибнущим подмога».
В повадке строфы, в противоречивом движении слов («уходи, уйди, еще побудь»), в самом определении — «мастерица виноватых взоров» есть что-то существенное от Петровых.
Помнится, Анна Андреевна Ахматова говорила о симпатии к Марии Сергеевне, высказанной Мандельштамом. Есть, как известно, снимок, на котором изображены все трое.
Ранней весной 1956 года мы неожиданно встретились на станции Чкаловская, на Клязьме. С матерью моей Софьей Григорьевной мы помещались в бревенчатом одноэтажном Доме отдыха. Неподалеку от нас в большом мрачноватом каменном доме, кажется санатории Министерства иностранных дел, одновременно среди отдыхающих и лечащихся оказались М. С. Петровых, А. Т. Твардовский, М. А. Лифшиц и М. М. Грубиан, еврейский поэт.
Все эти дни мы беседовали то вшестером, то по двое, то по трое, как придется. С Твардовским мы уходили в лес. Он любил перочинным ножом вырезать палки и дарить их. У каждого из нас были такие подарки. Сквозь лес мы проходили в соседнюю деревню и устраивались на лавочке. Иногда Твардовский был очаровательно открыт, разговорчив, весел. Порой им владела тяжелая печаль. Он молчал либо говорил колкое, гневное, уничижительное…
Мария Петровых в эту пору много переводила с литовского: Теофилиса Тильвитиса — «На земле литовской», поэму, в оригинале названную по местности «Уснине». Весна на Клязьме была по душе Марии Сергеевне, она была спокойна, ласкова, внимательна. Мы прохаживались по аллеям парка. Проходили мимо дома, в окне которого в первом этаже нам был виден Твардовский, сидящий за столом, пишущий. Очевидно, он тогда работал над поэмой «За далью даль». Не знаю, не спрашивал, а Твардовский не говорил. Хотелось постоять здесь подольше. Но Мария Сергеевна громким шепотом настаивала: «Уйдем! Уйдем! Заметит, — это ему помешает. Неловко!»
Мы старались развлекать друг друга. Я рассказывал разные смешные истории, приключавшиеся с поэтами. Часто просили меня повторить речь одного известного поэта перед преподавателями МГУ в дни войны. Твардовский, смеясь, багровел и, как бы откашливаясь, говорил с хрипотцой: «Герой как петух с отрубленной головой, головы нет, а трепыхается». Михаил Александрович нежно улыбался и с нежностью смотрел на Твардовского, веселость которого его радовала больше, чем мое лицедейство. Мария Сергеевна качала головой и смеялась от души. При всей меланхоличности она была смешлива, чувствовала юмор. Матвей Грубиан всплескивал руками: надо же такое! Ну и дает!
Мать бранила меня за то, что позволяю себе такое ярмарочное действо, что задеваю в своих устных рассказах титулованных литераторов, что месть может воспоследовать немедленно…
* * *
«Дальнее дерево» так называется единственная изданная при жизни автора книга Марин Петровых в Ереване («Айастан», 1968).
Здесь оригинальные стихи (три цикла: «В годы войны», «Из ранних стихов», «Стихи разных лет») и переводы («Из армянской поэзии»), предваренные вступительной статьей «Поэт» Левона Мкртчяна, стараниями которого книга и увидела свет.
В книге я нашел старых своих знакомцев. Ко мне вернулись некоторые давно слышанные строки:
И ниже:
Я нашел в книге одно из самых сильных произведений о материнстве. Обращение к дочери: