– Ой! – произнесли оба голоса одновременно.
Послышались звуки короткой борьбы, какая-то возня, и связь оборвалась.
Шлоссер посмотрел на Евстигнеева:
– Я им специально так сказал, а то ведь этот дебил и в самом деле угонит машину! С него станется. Достаточно на физиономию взглянуть!
– Значит, нечего волноваться, – сказал Евстигнеев. – Сейчас появятся. А что там случилось на «Энтерпрайзе?»
Шлоссер хмыкнул:
– Сгорело все. У меня ведь сигнал идет по межзвездной связи, а там нагрузки о-го-го! Сперва на спутник, оттуда на Альдебаран, а потом снова сюда.
– Как только спутник выдерживает?
– А он и не выдерживает. За пять минут разговора выгорает начисто! Да нам-то какое дело? Спутник американский! У них денег много, еще запустят. Вот когда им пришлют счет за межзвездные переговоры, тогда попляшут!
– Значит, у них на авианосце пожар? – неприятно поразился Евстигнеев. – Но там же ядерное оружие!
– А и хрен с ними. Это им заместо учебной тревоги. Чтобы бдительность не теряли. И вообще, с каких пор ты жалеешь потенциального врага?
– Семеныч, ты все-таки прирожденный диверсант, – вздохнул Евстигнеев. – Взять хотя бы твои эксперименты по внедрению в мозги телевизионной антенны. С одной стороны, конечно, удобно, а с другой – это же садизм!
Шлоссер внимательно посмотрел на приятеля:
– Надо тобой, Евстигнеев, вплотную заняться. Давненько я тебя не тестировал. Что-то у тебя с мозгами. Может, левое полушарие временно обесточить?
– Я тебе обесточу, кустарь-одиночка! – испугался Евстигнеев. – Лучше глянь: вон, кажется, летят!
Действительно, со стороны леса медленно приближалась летающая тарелка. Правда, двигалась она как-то странно: рыскала из стороны в сторону, а временами крутилась на месте. Какое-то время даже катилась на ребре, как колесо, потом перевернулась через голову и. оказавшись над домом, принялась мотаться из стороны в сторону, как маятник. При этом амплитуда колебаний все уменьшалась, а частота их – увеличивалсь. Вскоре вместо четких контуров тарелки возникло размытое светящееся пятно.
Где-то в отдалении послышались восторженные крики, и надтреснутый бас произнес:
– Ну дает механик! Во виртуоз!
– Ввинтил небось пару стаканов, вот и закрутило, – откликнулся грудной женский голос.
– Люська-насос, – автоматически сказал Евстигнеев.
– Сам знаю, – нахмурился Шлоссер. – Болтает черт-те что! Надо ей оба полушария обесточить.
– А чем она думать будет? – возразил Евстигнеев.
– Не волнуйся, – сказал Шлоссер, – другими полушариями!
– Тогда понятно, – кивнул Евстигнеев, – это место у нее будь здоров!
– Вот именно. Когда она начинает мозгами шевелить, тогда и получается всякая чепуха. Но как этих дебилов на землю посадить?
– А чего тут думать? – удивился Евстигнеев. – Накинуть на тарелку сеть, да и притянуть.
– Нету у меня сети! – в сердцах крикнул Шлоссер. – Я тебе не рыболовецкая артель! – Семеныч в волнении забегал по двору. – Что делать, что делать?!
Евстигнеев ненадолго задумался и предложил вместо сети использовать свой гамак. Тот самый, который катапульта.
– Гамак у меня у самого есть, – рявкнул Шлоссер, – как я тебе… – Тут его взгляд упал на Гаврилу.
Инопланетянин вытянулся в стручок и доложил:
– Я есть Гаврила! Машина доставай, сахарок получай!
– Обкормлю! – пообещал Шлоссер.
Дрожа от вожделения, Гаврила ринулся в кладовку. Через минуту он вернулся.
– Расстилай! – крикнул Шлоссер.
– Это что, гамак? – удивился Евстигнеев, глядя на здоровенную мелкоячеистую сеть.
– А что же, по-твоему? – возмутился Шлоссер. – Не загружай мозги, лучше помогай! Взяться за концы!
– Есть взяться за концы! – ответил Гаврила.
– Накинуть гамак на тарелку!
– Есть! – посланная рукой инопланетянина сеть взвилась в воздух, и через секунду летающая тарелка забилась в ней, как пойманная рыбешка.
– При-тянуть! – скомандовал Семеныч, хватаясь за концы, но его усилий не потребовалось.
– Яволь! – сказал Гаврила, и пойманная тарелка, потрепыхавшись, опустилась на землю.
Шлоссер подбежал и рванул на себя дверцу. Из летающей тарелки вывалились сначала Эдик, а затем Антуан. Кот развалился на груди братка и дурным голосом тянул:
– Бе-эз тебе мене любимай мяу, земляу малау, как остроу!
Эдик лежал, вытаращив глаза и развалив челюсть в счастливой улыбке, не обращая внимания на то, что кончик кошачьего хвоста залез ему в рот.
– Тоже мне, Филипп Киркоров! – облегченно произнес Шлоссер. – Ну что? Затаскиваем обоих домой? Смотри, как укачало!
Ни Евстигнеев, ни Шлоссер не ожидали такой бурной реакции на эти слова. Услышав, что его хотят-таки затащить в дом главного механика, Эдик мгновенно пришел в себя, вскочил, еще раз наступил Антуану на хвост и с громким криком: «Не-эт!» – ринулся в сторону забора, который преодолел по всем правилам высококлассных легкоатлетов: выгнув спинку и подобрав ноги.
Приземлившись на той стороне прямо на руки многоопытной Люське-насос, он крепко поцеловал ее и бросился бежать.
– Это ка-ак понимать?! – прорычал свирепый мужской голос.– Это как понимать-мать-мать-мать…
– Невиноватая я, – томно отозвалась Люська. – Он сам пришел!
Дальше уже ничего не было слышно, кроме сплошных вздохов и восклицаний, перемежаемых сочными шлепками.
Шлоссер посмотрел на Антуана. Бедный кот сидел на земле и с грустью рассматривал оттоптанный хвост.
– Ладно, – сказал Евстигнеев, – на сегодня достаточно. Не пора ли спать?
– Пожалуй! – чуть подумав, согласился Шлоссер. – Суетливый выдался день!..
Эдик мчался, ориентируясь в запутанных переулках не только страхом, но и стойким запахом селедочных голов.
– «Динамо» бежит? – спросил его чей-то знакомый голос.
Эдик обернулся и увидел проклятущих домовых.
– Бежит! – выпалил он, ускоряя темп, но домовые не отставали.
– Ты не забыл?
– Не забыл! – крикнул. Эдик, с трудом шевеля языком.
– Сто тонн баксов! Сроку три дня! Иначе – проценты!
– Ух-ух! Пых-пых! Уф-уф! – только и мог сказать Эдик.
– Эх, поднажми! – крикнул Шмыга.
– Темп! Темп! – посоветовал Барыга, заходя справа. – Браток, ты не укладываешься в график!
Из последних сил, пыхтя как паровоз, Эдик взвинтил темп и через минуту свалился без чувств возле Маланьиной калитки.
Очнулся он от оглушительного петушиного крика. Солнце еще не взошло, но было светло. Эдик сидел, прислонившись спиной к поленнице.
– Ку-ка-ре-ку! – снова взревел над самым его ухом петух.
Что-то больно треснуло Эдика по ушам и тем самым окончательно привело в чувство. Эдик встал и, чувствуя на голове непривычную тяжесть, поежился. Он хотел было провести рукой по затылку, но передумал, потому что как раз в это время держался за колья забора.
– Это я-а! – пропищал он совсем тихим голосом, уже ни на что не надеясь. Тем не менее дверь открылась, и на пороге появилась Маланья. В руках у нее была бадья с помоями. Острый селедочный дух вошел в Эдика, отнимая последние остатки здравого смысла.
– А!.. Нашлялся? – удовлетворенно произнесла бабка. – Нечего сказать, хорош! И где тебя только носило? С чертями небось в обнимку катался? А петуха-то зачем себе на башку посадил?
– Что? – переспросил Эдик. – Какого петуха?
– Моего, какого ж еще?
– Так это… разве он у меня?..
Эдик осторожно поднес руку к голове, и его пальцы уткнулись в пушистые перья.
– Так вот отчего башке-то тяжело! – догадался он, – А я думал, от усталости!
– Сейчас сыму! – Бабка осторожно взяла обнаглевшую птицу и пересадила на поленницу. – Он завсегда тут сидит, сторожит, чтобы в случае чего… Ясно?
– Ясно, – кивнул Эдик и, вздохнув, добавил: – Я, пожалуй, пойду, а?
– Иди, иди! Пару часиков еще соснуть можно.
Эдик осторожно пробрался в комнату, разделся и улёгся на раскладушку. Последнее, что он увидел перед тем, как заснуть, – это домовой, сидящий у него в головах.