Не подобало чрезмерно болтать языком, неосторожное слово могло навлечь на родные края новую беду.
Каждую весну и осень, когда перепахивали долину, на ее поверхность вылезали кости и черепа. Если хозяин выходил с плугом в поле, дети оставались дома во дворе. Не дай бог, чтобы какой-нибудь мальчуган увидел череп или, чего доброго, взял его в руки и начал показывать другим. Мужик, напавший на такую находку, действовал тихо и разумно, стараясь не оставить никаких следов. Язык надо было держать за зубами. У пахаря была с собой холщовая тряпка, он заворачивал в нее находку и вечером отправлялся к церкви. Под часовней, что стояла за церковью, был предусмотрительно построен вместительный подвал со сводчатыми окошками. Развязав узел, находку кидали через дыру вглубь. Очередной череп с грохотом падал в бездонное и темное подземелье.
Ява прожила в Медной деревне уже добрых два десятка лет, однако не помнила ни одной весны и осени, когда б в Долине духов не находили человеческих костей. Сколько их еще сокрыто в поле? Какое странное движение, какая странная жизнь совершались в недрах земли, если все новые и новые черепа выкидывало на поверхность?
Все это было очень загадочно.
Старики и старухи иной раз скупо роняли, что на местах былых сражений мертвые лежат в земле в сто слоев — один над другим. В более подробные объяснения никто пускаться не хотел. Ява думала, сколько лет ей еще придется прожить среди людей Медной деревни, чтобы обнаружить следы всех здешних тайн! Она искала ответа в книгах, но ничего особенного так и не узнала из них. В свое время якобы поляки и шведы вели кровопролитную битву в этих краях, да и русские не обошли войной здешние места. В промежутке Медную деревню сровняли с землей. Люди жили в наспех сколоченных хижинах, пока не подкралась чума. Однажды Ява вполуха услышала разговор двух стариков: будто бы покрытые шишками чумные больные выползли во время жестокой битвы на поле — то ли они хотели остановить кровопролитие, то ли отправились искать помощи у здоровых. Вражеские войска повернули на беззащитных людей и порубили их. В этом рассказе могла таиться правда — в Долине духов и по сей день находили треснутые и располовиненные черепа. Воины столкнули убитых зачумленных в кучу, нарубили в лесу сухостоя и развели среди долины огромный костер, так что даже и земля вокруг выгорела. Долина духов еще и сейчас без конца оседает, это и не удивительно, если из земли все время выгребают кости и черепа.
Покойный Якоб когда-то нашел в Долине духов изъеденный ржавчиной меч. В другой раз он принес горсть старых монет, а еще как-то — ожерелье. Ява велела кинуть чужие вещи в подвал часовни, что за церковью, а Якоб на это рассмеялся и спрятал находки где-то под стрехой. Ява не помнила где.
Ява не считала себя темным человеком, который в каждом пауке с крестом видит дурное предзнаменование. Но обычаи и табу здешнего народа со временем как бы сами собой укоренились в ней. Даже мать Явы, которая постоянно хранила в своем сундуке со снадобьями спасительный белокопытник, иной раз вполголоса рассказывала об оседланной козе, верхом на которой якобы скачет чума.
Впоследствии Ява заметила, что никто из деревенских не держит в хлеву коз. Даже в голодные годы, когда коза могла бы помочь семье не помереть с голоду, люди любой ценой старались продержать зимой корову, не помышляя о том, выдюжит ли животное, дотянет ли до весны, чтобы увидеть черную землю.
Ява была вполне убеждена, что во всех избах, в самых потаенных уголках, запрятаны найденные в долине Медной деревни монеты или покрытое ржавой коростой холодное оружие. Люди, поселившиеся здесь после кровопролитных сражений и учиненного чумой опустошения, хранили у себя в доме реликвии прежних времен, стремясь доказать судьбе: наши поля стонали под грузом несчастий, чаша страданий в этих краях давно переполнена с лихвой.
Ява увидела Матиса — он шел по направлению к болоту. Едва отойдя на несколько шагов от места их будущего дома, он как бы в сомнении остановился. Ява увидела, что тело Матиса покачивается из стороны в сторону: ну конечно, стоя на кочке, он искал равновесия, не зря же ухватился рукой за ветку кустарника.
Теперь придется позаботиться, чтобы у всей семьи были болотные плетежки.
Ява зажмурила глаза и попыталась представить себе, каким будет это место в пору затопляющих осенних дождей или в месяц бокогрей, февраль, когда метель проносится через застывшее болото, чтобы завыть под стрехой и запорошить окно.
Народу прибавилось, и всем надо где-то разместиться.
Яве от всей души хотелось, чтобы ее девяти оставшимся в живых детям жилось привольно. Поэтому самой ей надо было заблаговременно отойти в сторону и освободить место грядущему поколению.
Матис прыгал по болоту с кочки на кочку и обламывал ветки с кустов. Может быть, он отмечал дорогу на Иудин остров?
Ява глянула на маленькую Катарину — та посапывала рядом с ней на пледе. Девочка закинула руки за голову, ротик ее шевелился — очевидно, ей снился добрый сон.
Матис отходил все дальше и дальше и наконец совсем исчез из виду. Вернись! — хотелось крикнуть Яве. Нет, Матису приходилось каждый раз самому находить путь к Яве.
Один-единственный раз, очень давно, Ява крикнула Матису: вернись! Матис не вернулся. Этого было достаточно, чтобы жизнь ее полетела вверх тормашками.
Еще до того как Ява стала серьезно приглядываться к искателю счастья — Якобу, она знала Матиса и считала его самым главным в своей жизни человеком.
У Матиса постоянно находились дела в корчме. То ему нужен был Алон, которому старший брат Матиса как раз намеревался продать бычков, то, возвращаясь с ярмарки, он останавливался в корчме на ночлег. Отдохнув там, он имел обыкновение утром подолгу сидеть за длинным столом. И поскольку парень большей частью глядел в сторону и не следил за хлопочущей Явой, она на первых порах ни о чем не догадывалась. Появления Матиса раз от разу становились все чаще. Отец Явы заметил, что пиво у него кончается на редкость быстро: жажде Матиса не было предела.
Одним зимним вечером Ява, набросив полушубок, повела на конюшню лошадь какого-то приезжего. Девушка бежала по поскрипывающему снегу, она высоко подняла воротник, и макушка ее утонула в овечьей шерсти. Девушка торопилась, нашаривая ногой место в синих сугробах, куда можно было ступить, — взгляд потуплен, на ресницах иней — и вдруг наткнулась на кого-то. Это был Матис. Задыхаясь от бега, Ява не могла вымолвить ни слова, она чуть отступила, снег с края сугроба просыпался ей за носки и начал там постепенно таять. Хотя Яве было в шубе тепло, она почувствовала, как от грудной впадинки по животу потекла холодная струйка. После смерти матери Ява стала бояться людей, которые вели себя странно, — почему Матис стоял на трескучем морозе, почему не вошел в корчму? Где его лошадь? Какие важные дела погнали его в такой жестокий холод из дома? У коновязи стоял только рыжий мерин приезжего и поверх оглобель смотрел на Яву. Ей пришлось шагать через сугробы. Матис не посторонился с дороги. Она принялась распрягать лошадь. Прежде чем отвести ее под крышу, Ява смахнула иней с губ кобылы. Раздался смех Матиса. Ява отвела лошадь на конюшню, накидала в ясли сена и вдруг почувствовала, что кто-то стоит рядом.
Едва она успела отступить в сторону, как Матис схватил ее в объятия. Сердце Явы забилось, волнение и страх охватили ее. Но Матис спокойно сказал:
— Ява, ты как ель.
Ява вздрогнула. Странные слова Матиса испугали ее.
Матис поднял руки повыше и опустил вниз воротник Явиного полушубка, затем нагнулся к ее уху и шепотом повторил:
— Ты как ель.
Ява смешалась.
Скорее назад, в корчму!
Приоткрыв дверь конюшни, Ява вспомнила, что надо бы и напоить лошадь приезжего. Она ощупью потянулась за ковшом и, нашарив его, направилась к чану, который отец заботливо укутал соломенными матами. Ява зачерпнула воды. Внезапно она почувствовала, что руки ее не в силах поднять ковш над краем бочки. Она не крикнула Матиса на помощь. Он тоже не подошел, парень стоял в дверном проеме, на его плечах, подобно облакам, лежали синие сугробы.