Впоследствии правда окажется на стороне Иоханнеса. Почти пять лет он ждал третьего ребенка. Эве уже давно было ясно, что надеяться больше не на что.
Как раз пять лет тому назад, когда Наан начал делать первые шаги, Эве по ночам стал чудиться скрип телеги. Она просыпалась от этого звука, настораживалась и, успокоившись, снова засыпала. В ту пору сон еще возвращался к ней, не то что теперь, когда до самого утра ворочаешься, не в силах сомкнуть веки. Эва думала, что неприкаянные души Долины духов ночами шныряют по полю — иной хозяин из округи находил свою телегу где-нибудь за хлевом, в зарослях крапивы, где даже самый разгильдяйский из батраков не смог бы ее оставить.
Старые бревенчатые стены Виллакуского хутора казались Эве надежными, сквозь них не могла проникнуть беда.
Но однажды ранним утром шум неожиданно усилился. Скрип послышался за домом, пронесся под окнами, нырнул под навес хлева и на мгновение словно канул там. Эва затаила дыхание: оси прямо-таки визжали, когда чужая телега заворачивала во двор. Только-только начало светать — с таким грузом и не подобало бы ехать под солнцем, на виду у всей деревни. На перекладинах навозной телеги, покрытых соломой, стонала и охала Роози. Иоханнес вскочил с постели и бросился во двор — его смертельно бледное от негодования лицо стало одного цвета с нижним бельем: хозяйскую дочь Виллаку, коли уж она заболела, можно было бы доставить домой и более достойным образом. Там, на хуторе в соседней деревне, где служила Роози, проживали знакомые люди. Так неужто сам хозяин не мог проводить Роози? Один только пентюх батрак, словно истукан, стоял посреди двора, рядом с лошадью, и держал в руках вожжи; он нагло сообщил, что его хозяева приказали убрать от них Роози. Перепуганная Эва с ужасом следила за Иоханнесом, который медленно сжимал кулаки и глядел по сторонам, ища дубинку. Эва успокаивающе положила руку на плечо мужа — первым делом надо было позаботиться о больной.
Роози начала пронзительно кричать, когда Иоханнес захотел поднять ее на руки, чтобы отнести в постель.
— Надо переложить на доску, — не разжимая рта, посоветовал батрак, — у нее, кажется, с позвоночником что-то неладно.
Тогда они притащили из избы длинную скамью, как-то переложили на нее Роози и привязали вожжами, чтобы больная не соскользнула, когда ее будут нести.
Батрак глядел в сторону и морщился, когда Эва и Иоханнес вдвоем суетились вокруг Роози, — помочь он не соизволил. Едва телега освободилась от груза, как мужик стал разворачивать лошадь, чтобы выехать на своей скрипучей повозке за ворота. Иоханнесу пришлось побежать за батраком — он хотел расспросить его, что стряслось.
Скоро вся деревня знала о том, что приключилось с Роози. Батрак оказался не так уж скуп на разговор, как можно было подумать вначале, когда он стоял на дворе Виллаку.
У Роози появилась скверная привычка забираться с хозяином на сеновал. Оба словно с ума сошли. Плотские страсти помрачили им рассудок. Стоило хозяйке накинуть на калитку обруч с наружной стороны, как Роози и хозяин спешили воспользоваться этим. Однако на хуторе нашлись преданные глаза, хотя бы те же девчонки, сводные сестры самого хозяина Юстина и Леэни, — и вскоре хозяйка узнала, какие мерзопакостные дела творятся на хуторе. И тогда она стала подстерегать случай, чтобы поймать виновных с поличным. Как-то раз она сделала вид, будто ушла из дома, на самом же деле, улучив момент, полезла по лестнице наверх и накрыла зарывшихся в сено Роози и хозяина. Вне себя от гнева хозяйка скинула Роози с сеновала. Волею судьбы девушка упала на камень — единственный на всем хуторском дворе.
Иоханнес привез из поселка лекаря. Но тот ничем не смог помочь, он лишь унял боль в спине. Встать на ноги Роози уже никогда не сможет.
Впоследствии Эва не раз кляла себя за несообразительность. Скрип телеги заблаговременно извещал ее о несчастье, почему она не сумела понять этого! Бесчувственная и глупая, ругала себя Эва. Она должна была сама, пусть хоть глубокой ночью, бежать через Долину духов в соседнюю деревню и забрать оттуда Роози домой, даже если б пришлось тянуть эту похотливую девчонку на привязи. Только б не случилось этой страшной беды.
Эва считала, что люди измельчали и стали более поверхностными. Утеряна мудрость прародительниц. Эва не слыхала, чтоб в былые времена случались такие жуткие истории, люди умели внимать предчувствиям.
Уже пять лет каждое утро Роози приходилось поднимать с кровати, сажать на стул и подносить ей ковш с водой, чтобы она ополоснула лицо и руки. Если б Роози могла хоть чуть-чуть наклоняться, чтобы вода не стекала ей с груди вниз. Без конца надо было менять ей перепачканные рубахи. Да и множество других трудностей незаметно прокралось на Виллаку в то утро, когда Роози, точно привязанную к скамье для порки, внесли в дом.
Ведь Роози была еще молодой женщиной, лишь на несколько лет старше Эвы. Какие муки должна была претерпевать ее бедная душа — вечно приходилось зависеть от кого-то, ни жизни, ни радости. Слава богу, что хоть руки у нее двигались. Роози только и делала, что шевелила спицами. Длинные зимние вечера уходили у Эвы только на то, чтобы прясть и сучить для Роози шерсть. Одна беда — из-под пальцев Роози с каждым годом выходили все более странные носки. Поначалу Роози вязала вполне пригодные носки, затем ей это надоело. Она сказала, что мысли у нее длиннее, чем носки.
Мысли у Роози становились все длиннее и длиннее, и вместо обычных носков она стала вязать теперь такие чулки, в которых мог полностью уместиться черенок от вил. Ступни — большущие, впору здоровенному мужику, а сами чулки узенькие-преузенькие, разве что тщедушному ребенку сгодятся. Скоро целый мешок из-под картофеля был полон негодных чулок, связанных Роози, семье же зимой нечего было надеть на ноги. Тогда Эва выуживала со дна мешка чулки, связанные в минувшем году, распускала нитки и вязала заново. Это приходилось делать тайком, чтобы Роози, случаем, не увидела, как уничтожается ее работа. Она так любила похвалиться перед деревенскими бабами — дескать, без нее все виллакуские ходили бы босые, зимой за порог было бы не выйти. Ну как лишишь человека его единственной радости? Эва даже Яве не признавалась, что все Роозины вязания шли прахом.
Желания Роози становились все более странными. Она говорила, — дескать, не в старое время живем, чтобы носить мрачные серые цвета. Эве пришлось продать черных овец, а летом выбеливать шерсть на солнце, чтобы выкрасить ее потом в ярко-красный. Лавочник из поселка то и дело заказывал в городе красную краску, поскольку виллакуские покупали ее пачками.
Когда Роози в свое время с помощью доктора оправилась настолько, что могла сидеть на стуле, Иоханнес и Эва почувствовали было облегчение. Человек словно вернулся к жизни. Они стали придвигать больную вместе со стулом к окну — всегда кто-то проходил или ехал по полю, было на что посмотреть. Иоханнес, который днем заходил в избу лишь пообедать, помогал перенести Роози к столу. Ничего, как-нибудь справимся, утешала себя Эва. Время шло, и сидение на одном месте стало надоедать Роози. Деревенские ребятишки, которые иной раз собирались под окном и, переминаясь с ноги на ногу, не в силах побороть любопытство, смотрели на бледное лицо больной, тоже досаждали Роози. Дети показывали на больную пальцем, шептали что-то друг другу на ухо, кто-то смеялся, и Роози воспринимала это как издевательство. Однажды Роози вышла из себя, стала громко плакать и приказала Эве тотчас же перенести ее за шкаф. У Эвы чуть руки не отвалились, когда ей наконец удалось оторвать стул вместе с больной от пола.
Шатаясь под тяжестью ноши, она все же добралась до угла, где в зашкафной темноте Роози рассчитывала обрести покой.
Вскоре Роози удалось преодолеть плохое настроение, и Эве снова пришлось таскать стул с больной с места на место. Теперь Роози захотелось быть у плиты, у нее появилась страсть к стряпанию, рука сама собой тянулась вперед, чтобы пододвинуть сковородку или приподнять крышку котла. Однако никакой пользы в этом деле от псе не было, и Роози не оставалось ничего иного, как наблюдать за действиями Эвы. Взгляд больной был прикован к рукам Эвы, и Эва думала, как, вероятно, трудно было в старину работать в имении под надзором погонялы. Пальцы Эвы под взглядом Роози становились деревянными, ложки и кружки норовили выскользнуть из рук и упасть. Неловкость Эвы забавляла Роози. У тебя руки словно из теста слеплены, без костей, смеялась она.